Ему бы лучше промолчать, пройти мимо, сесть в машину, положить конец этому бессмысленному разговору.

– Делать? Ничего! – ответил Шарль. – Если бы ты был моим сыном… Но, слава Богу, ты всего лишь сын Эдуарда. И этой дорогой Мадлен! Если хочешь моего совета, иди к ней. Кажется, люди вроде тебя очень любят мам, верно?

Сарказм дяди задел Алена за живое. Против любого другого он бы дано восстал, но по какой-то необъяснимой причине он робел перед Шарлем. В каждом столкновении он чувствовал себя зависимым, подростком, и так было всегда, когда Мадлен просила дядю проявить родительскую власть. Во все ключевые моменты жизни, когда Ален оказывался перед Шарлем, никто, кроме Клары, не вставал на его защиту.

– Да. Твоя мать – идиотка, она ничего не видела, ничего не поняла! – проговорил Шарль.

Еще никогда он не говорил с таким презрением, и на этот раз Ален уже был готов ответить, но последние слова остановили его. Он уже где-то слышал эту фразу: «…идиотка, ничего не видела, ничего не поняла!» Много лет назад Шарль выкрикивал эти слова с гневом и отвращением. Это было в ту ночь, когда он ругался с Эдуардом. Ален тогда заснул в библиотеке, и его разбудили их крики. Молодой человек инстинктивно отступил назад, переводя дыхание. До сих пор ему удавалось гнать эту мысль, но у него вдруг появилась уверенность, что это Шарль виноват в самоубийстве его отца. Ален не знал причину их ссоры, он толком ничего не успел услышать, пока взбегал по лестнице, но эта фраза отпечаталась в его памяти. Чего не видела? Чего не поняла? И почему это прозвучало так страшно для Эдуарда, что он пустил себе пулю в голову?

– Шарль… – задыхаясь, начал он.

Он хотел задать вопрос – и не мог, и сам удивлялся своей нерешительности и значимости этих обрывков памяти.

– Я не держу тебя, Ален. Иди куда хочешь.

Шарль по-прежнему думал о Жане-Реми и этой истории с гомосексуализмом, дядю передергивало от отвращения, а перед Аленом возникала картина пятнадцатилетней давности, что-то непонятное и тревожное, как этот преследующий его по ночам кошмар.

– Вы не ладили с моим отцом, да?

Наступила тишина. Потом Шарль резко схватил Алена сзади за шею и грубо припечатал к стене гаража.

– Не говори о своем отце! – загремел Шарль прямо у него за спиной. – Никогда! Понял?

Ален не мог пошевелиться и почти задыхался от тяжелых рук дяди, он осторожно отодвинулся от выступающего камня. По щеке потекла кровь, но молодой человек не пытался ее вытереть. Он мог бы развернуться, ответить ударом на удар, выпустить всю накопившуюся обиду. Ведь он был на двадцать лет моложе и был уверен, что физически сильнее дяди, но он чувствовал, что его собственная злость – ничто против непонятной ярости дяди.

Ночь была тихой, лишь вдалеке изредка квакали лягушки. Шарль отпустил племянника так же внезапно, как схватил:

– Знаешь, мне плевать, кто ты и что с тобой происходит…

Он был искренен: существование племянника его не интересовало. О связи Алена и Жана-Реми он узнал случайно на парижском приеме от одного модного писателя – друга этого известного художника. Имя Алена не называлось, но рассказ о молодом человеке из хорошей семьи, который обрабатывает землю недалеко от мельницы, говорил сам за себя. Это открытие не тронуло и не возмутило Шарля: от племянника он ждал только плохих сюрпризов.

Шарль зашагал по аллее, в два прыжка Ален догнал его и преградил ему путь.

– Почему ты так меня ненавидишь? Я давно задавал тебе этот вопрос, а ты мне так и не ответил!

– Не отвечу и сегодня. Но будь спокоен, однажды я все расскажу.

В отсвете зажигалки, от которой прикуривал сигарету, Шарль заметил пятна крови на рубашке Алена. Он почувствовал неожиданные угрызения совести и сделал непонятный жест.

– Я не хотел, вернись и переоденься, – коротко сказал он.

Обойдя молодого человека, Шарль направился по аллее прочь от дома, будто всю ночь собирался бродить по холмам.

Париж, 1961

Клара выглянула из окна будуара: в саду, на траве, играл Сирил. Специально для правнуков она распорядилась убрать розовые кусты с опасными шипами, насыпать песок вместо гравия и отныне ограничиться газоном с простыми цветами. Садовник высадил тюльпаны, анютины глазки и люпины и все время подсеивал траву на лужайку.

Поддавшись на уговоры бабушки, Мари с двумя детьми переехала из своей квартиры обратно на авеню Малахов. Она была очень загружена работой в конторе Морвана-Мейера и понимала, что детям необходимо окружение семьи, тем более, в самом центре Парижа у них будет сад.

Вздохнув, Клара снова погрузилась в счета. Ей было почти восемьдесят, и цифры уже не так увлекали ее, но капитал Морванов крепко держался на плаву, несмотря на обрушения и колебания биржевого курса. Она с удовлетворением отметила, что уже несколько десятилетий отлично ведет финансовые дела, несмотря на войны. Несколько месяцев назад умер ее друг и нотариус Мишель Кастекс, Клара очень скорбела; его преемнику она не очень-то доверяла, однако в делах по-прежнему была полная ясность, никаких убытков, наследство распределено. С годами заработки Шарля становились все больше: он расширил контору, пригласил группу адвокатов, а Мари взял как полноправного компаньона. Конечно, за ужином их разговоры о делах утомляли, но Клара предпочитала, чтобы сын думал о работе, а не предавался мрачным воспоминаниям.

– Шарль, мой милый Шарль… – пробормотала Клара.

Она с бесконечной печалью смотрела, как стареет сын, и бессознательно переносила свою любовь на Винсена. Ручка замерла в воздухе, Клара задумалась о любимом внуке: со временем он стал вылитый Шарль. У него, как и у его отца в том же возрасте, было уже трое детей – совсем недавно родился маленький Лукас. Да, трое детей и жена дивной красоты, многообещающее начало карьеры, внешность героя-любовника – к сожалению, на этом сходство с отцом заканчивалось. Если Шарль рядом с Юдифью познал безграничное счастье, то о Винсене так нельзя было сказать. Его чувства к Магали не вызывали ни малейшего сомнения, он любил жену больше всего на свете, только вот она все никак не могла приспособиться к новой среде. После пяти лет замужества она так и не привыкла к своему новому положению. Когда Винсен устраивал приемы в Валлонге, она приходила в смятение, бросалась за помощью к Алену (казалось, только он и мог как-то ее успокоить), но неизбежно совершала какую-нибудь оплошность и впадала в истерику.

Уже больше десяти лет Клара еженедельно созванивалась с Аленом, и теперь тот рассказывал ей о курьезных случаях, связанных с Магали. Например, однажды она уронила блюдо и, встав на четвереньки, начала оттирать ковер, пока Изабель не отняла у нее губку, а гости в это время смотрели в другую сторону. Конечно, Винсен о такого рода деталях умалчивал. Клара обычно звонила ему на работу, и он бодрым голосом убеждал ее, что его жизнь счастливая и безоблачная. Он не мог признать правоту тех, кто предупреждал его и предсказывал, что Магали никогда не станет светской дамой. Самым худшим для Винсена было уронить себя в глазах отца, поэтому он ничего и не рассказывал. Увы, молчание не делало его счастливей.