Здесь можно упомянуть и другого, гораздо более скромного писателя, так как его небольшой «Трактат о сфере» оставался главным учебником по элементарной астрономии в течение почти четырех веков. Мы почти ничего не знаем о жизни Иоанна Сакробоско, или Иоанна из Святого Леса, за исключением того, что он умер в Париже в 1256 году. Он цитирует Птолемея и Аль-Фергани (последний был переведен в середине XII века) и описывает экванты, деференты и эпициклы, будучи первым европейским писателем Средних веков, который хотя бы вкратце изложил птолемеевскую систему движения планет[203]. После долгого и безмятежного царствования Плиния и Марциана Капеллы Птолемей наконец-то начал снова выдвигаться на первый план.

Но подавляющее большинство схоластов не выходило за пределы Аристотеля, который считался альфой и омегой мудрости и образования. Был, однако, один человек, которого роль простого раба Аристотеля устраивала не больше, чем александрийских мыслителей. Роджер Бэкон (1214– 1294) в своем Opus Majus, «Большом труде», показывает детальное знакомство с литературой греков и арабов. Однако в противовес общей тенденции предыдущей тысячи лет он не считает достаточным написать многословные комментарии к сочинениям древних авторитетов: он способен мыслить самостоятельно, и он особо подчеркивает важность опыта, так как именно опыт дает единственный шанс вывести науку из младенческого состояния, в котором она до сих пор пребывает, и Бэкон полностью это осознает. Доктора богословия вслед за античными писателями тоже размышляли об опыте как о единственном безопасном путеводителе в видимом мире. Но это начиналось и заканчивалось одними разговорами; они не открыли ни одного нового факта в натурфилософии, не определили значения ни одной астрономической константы. Роджер Бэкон был человеком иного склада, и, если бы он жил в более благоприятные времена, он, несомненно, открыл бы новую эру в истории науки, а не оставался бы лишь гласом вопиющего в пустыне, чей замечательный труд пролежал в рукописи почти пятьсот лет, прежде чем был напечатан. Его целью было реформировать философию природы, лишив ее слепого поклонения авторитетам и утвердив важность математических исследований. Поскольку он был всего лишь бедным преследуемым ученым, у него не было способов осуществить свои замыслы; но его трактат о перспективе показывает, на что он был способен и что мог бы совершить, если бы ходил в любимчиках церкви, а в ее пленниках. В своих общих представлениях о Вселенной он следовал за Птолемеем, и поэтому мы здесь лишь коротко упомянем об одном или двух его тезисах. Бэкон отмечает, что Земля – лишь незначительная точка в центре огромного неба; согласно Аль-Фергани, наименьшая звезда больше Земли, звезда шестой величины в 18 раз больше, звезда первой величины – в 107, а Солнце – в 170 раз больше (по объему[204]). Птолемей показал, что путешествие звезды по небу (то есть прецессия) занимает 36 000 лет, в то время как человек может обойти вокруг Земли менее чем за три года. Любопытно, что в главе, посвященной географии, он довольно подробно рассматривает вопрос о том, насколько большая часть Земли покрыта морем, и на основе высказываний Аристотеля, Сенеки и Птолемея приходит к выводу, что океан между восточным побережьем Азии и Европы не очень широк. Эту часть сочинения Бэкона почти буквально переписал кардинал Петр д’Альи в своем Imago mundi, «Изображении мира» (написанном в 1410 г., впервые напечатанном в 1490 г.), без каких-либо ссылок на Бэкона; его цитировал Колумб в своем письме с Эспаньолы[205] двум испанским монархам в 1498 году, и оно, видимо, произвело на него очень сильное впечатление. Приятно думать, что гонимый английский монах, к тому времени уже двести лет пролежавший в могиле, смог протянуть ему крепкую руку помощи в расширении горизонтов человечества.

Читателя Роджера Бэкона не может не поразить огромное различие между ним и Отцами Церкви. В то время как они не щадили сил, стараясь оправдать самое буквальное толкование Библии до последней буквы, Роджер Бэкон бесстрашно указывает на трудности в разных отрывках Ветхого Завета и настоятельно подчеркивает, что единственный способ преодолеть их – это тщательное изучение науки, чего Отцы Церкви сделать не сумели. В качестве примеров он приводит первую главу Бытия, Солнце, остановившееся по просьбе Иисуса Навина, и солнечную тень, возвратившуюся на десять ступеней, по которым она сходила (Ис., 38: 8), а также утверждение святого Иеронима (толкование на Исаию), что в Орионе двадцать две звезды, девять из которых третьей, девять – четвертой, а остальные – пятой величины, что не согласуется с восьмой книгой «Альмагеста».

Но хотя труды Птолемея были знакомы немногим просвещенным людям, таким как Фома Аквинский и Роджер Бэкон, они, разумеется, оставались совершенно неизвестны даже самым выдающимся людям XIII века. Этот факт хорошо виден на примере космографических идей Данте, чья «Божественная комедия» выражает преобладавшие в его время (около 1300 г.) взгляды на устройство мира. Вообще говоря, довольно рискованно делать выводы о состоянии научных знаний эпохи по астрономическим намекам в поэзии[206], но в случае Данте это вполне допустимо, ведь в «Комедии», как и в других своих произведениях, он выказывает прекрасное знакомство с доступными на тот момент данными. Он был учеником Брунетто Латини, который во время пребывания во Франции с 1260 примерно до 1267 года заразился господствовавшей там энциклопедической манией и составил свой знаменитый труд Li livres dou tresor на северофранцузском языке. Как и все остальные книги такого рода, это просто компиляция сведений из классических и средневековых источников, астрономическая часть которой весьма бедна. Хотя Данте, безусловно, изучал устройство мира глубже, чем Брунетто, ни одно из его произведений не свидетельствует о каком-либо знакомстве с «Синтаксисом» Птолемея, зато больше всего он преуспел в изучении Аристотеля (с комментариями Фомы Аквинского), Плиния и особенно Аль-Фергани[207]. Он начал писать энциклопедический труд Convito, то есть «Пир», который должен был включить в себя четырнадцать книг, но закончил, однако, лишь четыре. В нем Данте более систематически изложил свои космологические идеи, приправленные доброй порцией астрологии и прочих фантазий[208].