Ангел смерти – тут я, конечно, хватила. Кстати говоря, вполне возможно, что мой таинственный дар отнюдь не так уникален, как кажется на первый взгляд. Логично предположить, что таких, как я, много. В самом деле, кто поручится, что все эти якобы случайные смерти на самом деле не являются результатом чьей-то воли, чьего-то приказа? Что сосулька упала с карниза, машина врезалась в столб, пьяница рухнул с моста, а старуху хватил удар не просто так, а вследствие чьего-то приказа, чьего-то едва слышного выкрика: «Умри! Сдохни! Сгинь!» Наверно, так всё и обстоит: мы тихо разгуливаем среди людей, как незаметные, сливающиеся с фоном хищники меж пасущихся зебр, разгуливаем, время от времени прореживая стадо, пока сами не попадаем в число прореженных. Пока? Я сказала «пока»? Возможно, его-то и имел в виду умирающий опер – это мое персональное «пока»… Возможно, что…

– Саня! Саня!

– Что? – очнулась я.

– Зеленый, переходим!

Лоська подхватил меня под руку, и мы трусцой форсировали проспект Майорова, по дороге наступив на отпечаток тела капитана Знаменского. Там я остановилась. Хорошенького понемножку.

– Все, Лоська. Спасибо, что проводил. Мне тут уже недалеко, а тебе на трамвай. Да вон он, по-моему, и подходит…

– Может, все-таки, к тебе? – неуверенно спросил он.

– Нет, милый, я очень устала.

– Тогда как же мы…

– Я позвоню, – пообещала я. – Завтра. Или послезавтра. В общем, скоро. Договорились?

В Лоськином взгляде разочарование сменилось смущением.

– Саня, давай лучше я…

– Что ты?

– Ну… – он отвел глаза. – Давай лучше звонить буду я. У нас ведь знаешь, какой телефон. Параллельный. Причем тот, который у меня в комнате…

– …сломался, – закончила за него я. – Лихо. Что мне нравится в твоей маме, так это жесткая предсказуемость ее действий. И больше, пожалуй, ничего. Ты уж не обижайся.

– Ничего, ничего, – заторопился Лоська. – Главное, что пока все идет по плану.

– Пока… – кивнула я.

– Ну да, пока. Пока нужно усыпить ее бдительность. Пусть думает, что я… что мы… – он замялся. – Но это всё неважно. Важно, что девятого ноября мы подаем заявление и ставим ее перед фактом. А потом уже будет намного легче. Конечно, придется пережить первую волну. Но волна пройдет, а факт останется. Моя мама все-таки человек практичный. Она смирится, вот увидишь.

– Понятно, – снова кивнула я. – Пока не звонить.

Он схватил меня за обе руки:

– Ну да, лучше не надо. Ради усыпления. Я сам тебе буду названивать, хорошо? С улицы, из автомата.

– Больно, – сказала я.

– Что?

– Больно! Отпусти руки, а то синяки останутся. Что ты вцепился в меня, как козел в брюкву?

– Извини… – виновато проговорил он, ослабляя хватку.

– Ничего. Ну, давай, звони.

На прощание я потрепала его по лицу. Хотя, нет – это у Бимули лицо, а у травоядных парнокопытных – морда.

Я шла по Садовой, и мне хотелось реветь. Именно так – не плакать, а реветь, выть, рычать от рыданий. Бывают же такие поганые дни… Я шла и думала, как это все-таки хорошо, что дома меня ждет Бима, опытная сучка и дорогая подруга. Вот уж кто не предаст ни за какую сосиску. Ну, разве что, за две.

«Почтовый ящик» № 758 находился в Мариинском проезде, недалеко от Таврического сада. Полуподвальное помещение, несколько стоптанных ступенек вниз, причем, не из подъезда, а прямо с улицы… – всё это поразительно напоминало ту рюмочную, куда мы с Лоськой зашли сразу после получения мною направления на преддипломную практику. Как видно, неспроста меня потянуло тогда именно под землю.

В молодые годы этого красивого особняка здесь, наверно, помещалась дворницкая и склады, предназначенные для хранения дров и инвентаря. Затем прежние хозяева переехали если не в Париж, то на небеса, а дворник с семьей – наверх, в господские покои. Как говорит моя мама, «кто был никем, тот стал всем, но о-о-очень ненадолго»: вскоре пришла пора уплотнений, и опустевший было полуподвал вновь принял жильцов в свои заплесневелые стены. Раньше тут явно была коммунальная квартира коридорного типа; ее серолицые обитатели непременно кашляли и чихали если не ежедневно, то большую часть времени, ибо трудно представить иное положение дел там, где болотная сырость и гнилые грунтовые воды без труда одолевают любое отопление.

Судя по тому, что в итоге коммуналку признали непригодной для жилья даже в ситуации острого квартирного дефицита, она действительно представляла собой натуральный гроб. Ну, а поскольку гроб – тоже в некотором роде ящик, то после выселения серолицых туберкулезо-бронхитников оставалось лишь присвоить этому ящику номер и превратить его, таким образом, в «почтовый». «Почтовый ящик» № 758, отдельная лаборатория при некоем номерном НИИ, известном в миру под именем «почтовый ящик» № 2045.

Эту душераздирающую историю рассказал мне сам заведующий лабораторией Грачев на предварительном инструктаже.

– Я неспроста сразу извещаю вас об этом, – сказал он с унылым выражением на лице. – Взгляните на меня, Саша. Я кажусь вам нездоровым человеком? Взгляните, взгляните…

Я с готовностью исполнила его просьбу. Передо мной сидел мужчина среднего роста, средних лет, средней полноты с зачесанными на боковой пробор жидкими прямыми волосами. Худощавое лицо пергаментного цвета – как видно, проблемы с печенью. Карие глаза с красными прожилками на белке, глубокие складки у рта, на лбу и вокруг глаз. Нос слегка заостренный, с красным кончиком… – ага, это может указывать на причину, по которой печень недовольна своим хозяином.

– Ну? – с некоторой тревогой поторопил меня Грачев.

– Что вы! – с чувством соврала я. – Вы кажетесь мне абсолютно здоровым.

– Ну, вот видите! – Грачев удовлетворенно откинулся на спинку кресла. – Здоровье. Загар. Аппетит. Высокая работоспособность. Хорошее настроение. Все это не очень-то вяжется с таким местом работы, не так ли? Отвечайте, Саша, не бойтесь. Смелее, смелее!

Я неуверенно пожала плечами.

– Не знаю…

– Позвольте объяснить вам причину этого вопиющего несоответствия, дорогая Сашенька… вы ведь позволите вас так называть?

– Пожалуйста, называйте…

Грачев широко улыбнулся, показав мелкие прокуренные зубы.

– Причина, Сашенька такова: мы стараемся бывать здесь как можно реже.

Я усилием воли подтянула на место отвисшую челюсть.

– Это как? У лаборатории есть еще помещение?

– В том-то и дело, что нет… – вздохнул он. – Но рядом имеется Таврический сад, кафе-мороженое, неплохой пивной бар… – правда, бар тоже в полуподвале, но, все-таки, не таком нездоровом. Работа здесь творческая, мыслительная. А где же и мыслить, как не на садовой скамье или за столиком кафе, не так ли? Смелее, смелее!