Пожалуй, Жиндос увлекся. Иначе как объяснить, что крутой бобер неизвестно как очутился рядом с пацаном и открыл огонь из двустволки, которую, очевидно, нашел в служебном помещении. Жарил он сразу из двух стволов, перезаряжая свое ружье так быстро, как не успевал даже бывалый стрелок Папен. За спиной у крутого бобра был огромный рюкзак, набитый снедью, а карманы широких штанов вздувались от цилиндров медвежьей картечи. Папен упал на пол — очередной выстрел вырвал значительный кусок из оконной рамы, пара дробинок порвала Жиндосу правую щеку.

— Не трогай нас, урод, — послышался голос бобра. Рявкал бобер не тише двух стволов своего ружья.

Самое обидное было то, что Папен абсолютно точно знал, что из этой двустволки и на десять метров стрелять бесполезно — кривые стволы.

В ответ на эти слова Жиндос открыл ураганный огонь. И вот ведь опять какая странность — вроде и часто, и кучно выстрелы кладутся: вон, как бетон под ногами бобра пылью плюется, — ан нет, шагает он, как в мирное время по тротуару — и ничего ему не делается. А углан за ним прячется, ревмя ревет: «Папа! Папочка! Боюся!»

— Бойся, бойся, пацан, — цедит Жиндос, и тут что-то как хлынет по правому боку. Глянул — мать честная! Вырвало руку начисто, кровища рекой, и дурно, дурно становится уже, хотя ни капельки не больно, ну вот ни на столечко.

«Что же ты, ирод, наделал,» — успел подумать Жиндос и провалился в какую-то дыру.

Очнулся, когда почувствовал, что кто-то бинтует плечо. Открыл глаза. Закрыл. Это был крутой бобер. На кухне кто-то стучал ложкой.

— Ну что, дед, живой? — с участием спросил бобер.

— Ну, живой, — ответил старик и посмотрел в добрые серые с зеленой искоркой вокруг зрачка глаза крутого бобра.

— От кого ж ты склад свой охраняешь? — удивился бобер. — Война ведь.

— Вот от таких как ты и охраняю…

Бобер выпрямился и оказался ростом почти до потолка.

— Ну, тогда понятно.

Он взял свою двустволку, прислоненную к стене, и вставил дула в ухо Жиндоса.

— Ты что, дурак? — рассердился Папен. — Сначала бинтуешь, потом убить хочешь?

Выстрел. Бобер кладет ружье рядом с берданкой Жиндоса и идет забирать с кухни углана.

— Ты его убил, папа? — спросил мальчик, допивая чай. В руке его таяла шоколадка.

— Нет, что ты, — ответил бобер, обтирая с ботинок капли крови. — И не называй меня папой, я совершенно чужой дядя. Ты как, перекусил?

Он хорошенько умыл ребенка и через минуту оба покинули квартиру.

Вчера один тип, Дисычем зовут которого, сказал, что нашел в ущелье скопление бонусов. Бонусы — это дело, конечно. Нехитрое. Потому что дурное. Какой идиот вместо того, чтобы террориста валить да бабки зарабатывать, по скалам будет ползать, чтобы бонусы искать?

Послали мы его тогда, причем крепко — картошку чистить. Разведчик, мать его. Год уже служит, полгода здесь парится, а жизнь так ничему и не учит. Давеча трое наших пошли мусор выносить, так в двадцати шагах от караулки все вместе подорвались, насмерть. Такие же лопухи, как этот.

Однако утром пришлось тяжело. Настолько тяжело, что выжили только я и этот… Дисыч. Меня спасло то, что я нырнул в толчок, даром, что дыра была как раз моего размерчика. Пока вверху бухали взрывы, отчаянно матерились погибающие ребята, пока боевики поливали наш блокпост свинцом, я блевал в куче дерьма, то и дело погружаясь туда с головой. Жить захочешь — еще и не так нырнешь, да еще и жрать будешь. Мне, собственно, дерьмо тоже в рот попадало очень обильными порциями. Совсем рядом бухнуло, и разваленный толчок завалил меня обоссанными досками.

А Дисыч выжил совершенно неведомым мне способом, потому что когда я выбрался из развалин сортира, все вокруг было перепахано, как целина, и даже трупы были видны еле-еле. Только Дисыч с автоматом стоял по колено в земле, и безумно озирался.

— Ну ты и пересрался… — протянул он, оглядев меня с ног до головы.

— Приятного аппетита, — невпопад ответил я, и говно вновь пошло горлом.

— Ноги уносим, а то сейчас на твою вонь столько мух слетится — наизнанку вывернут.

И мы побежали. Сначала Дисыч хотел отдать автомат мне, потом подумал — и оставил у себя. Вскоре стало ясно, почему. Мы спустились в какой-то овраг, по дну которого протекал довольно широкий ручей. Дисыч пихнул меня в этот ручей, и тело мое застонало от ледяных иголок, впившихся, казалось, до самых костей.

— Офонарел, придурок?! — зашипел я, потому что Дисыч прижал палец к губам: сверху доносился лай боевиков и отдельные выстрелы — видимо, кого-то добивали.

Минут через десять все утихло.

— Мойся, — предложил шепотом Дисыч, извлекая из сумки кусок мыла. Конечно, сначала он вымыл свою руку, которой он толкнул меня, а потом уже отдал мне.

Я, чтобы зря не переводить мыло, поплавал в холоднющем ручье до тех пор, пока все дерьмо не смылось, а после уже одежу снял, перестирал тщательно, и обмылок на себя оприходовал. Дисыч мирно курил в сторонке, уже на другом берегу ручья. Нарвал какой-то пахучей травы для меня — чтоб не шибко воняло. Оно и верно — мыль не мыль, а запах говна так просто не перешибешь, тем более в холодной воде и в рекордно короткие сроки.

Натянул я на себя все мокрое, потому как жара адская, быстро обсохну, и, хлюпая сапогами, поплелся за Дисычем.

— Ты хоть знаешь, в какую сторону наши? — спросил я.

— На хрен они нам сдались, наши, — процедил он. — Срали они на нас с высокой колокольни. До сих пор воняет.

То ли меня подначивал, то ли действительно в бега собрался податься. А мне эта мысль не по кайфу: мы же с оружием ушли, поймают — мало не покажется. Дисыч, похоже, тоже это понял, и выбросил автомат в ручей, вдоль которого мы и брели.

— Мы не прорвемся, — говорю. — Не выпустят нас. Или свои же повяжут, или чехам попадемся — и кранты.

— Не плачь, — Дисыч уверенно пилит вперед. — Нас не догонят.

Часам к двум пополудни достигли скал. Ущелье небольшое, сверху все кустарником поросло, вереском да можжевельником, перешагнешь — не заметишь. Внизу тоже узко, но колонна по три человека в ряду, пожалуй, пройти бы смогла. Для тайника идеальное место.

И верно — тайник. Коробки картонные, ящики деревянные, контейнеры какие-то из пластика — все вдоль правой стены выставлено.

— Вчера бы ушли — хрен бы нас так легко положили, — произнес Дисыч, обернувшись на меня.

— Ни хрена себе, — присвистнул я. — Ваня, я ваша навеки. Только давай отсюда линять по быстрому. Неровен час — чехи нагрянут.

— Не нагрянут, — ухмыльнулся он. — Это бонусы.

Я, признаться, и не понял сначала, о чем он. Ходили слухи, что он до армейки программистом работал где-то, и потому чеченские тайники бонусами зовет. А он их превеликое множество находил, за что и ценили его как командиры, так и мы, простая солдатня. А пригляделся сейчас и понял — никакие это не тайники. Бонусы, иного слова и не найти. Никакой маркировки на ящиках, но это еще ничего. А вот то, что следов складирования не видно — это да! Как будто из воздуха появились ящички. А как живописно в ландшафт вписаны, как будто век здесь росли!