дрожат степные травы, рычит священная река, скрипит и сверкает снег на зубах у повелителей гор. Куда ты ушел, Тупак Амару, в тот день, когда принял за нас лютую казнь?

Отче наш, Тупак Амару, вслушайся в голоса наших рек, прислушайся к робкому голосу листьев великой сельвы, к белой и яростной пене океана, — вслушайся в нас, отче мой, Богозмей! Мы живы, всё еще живы! Мы черпаем силы в движении рек и камней, в росте деревьев и утесов. Мы вдыхаем их дыхание, мы пьем глотками их кровь, становясь все сильнее. Отче наш, мы встанем на борьбу за твое дело, и на устах у нас вечно пребудут имя твое и твоя славная смерть!

В наших селеньях дети рыдают, плачет ребенок крошечным сердцем. В наших долинах плачут мужчины, плачут, как дети. Сиры и наги, бескровны, без крова, будто слепые. Слышишь — под сенью кроны зеленой плачет мужчина. Плачет он, отче, от лютых гонений, смотрит он зверем. Нынче труднее всем нам, пожалуй, нежели раньше. Слышишь ли, отче, дрожь моей плоти? Вслушайся в холод выстывшей крови! Вслушайся в песню горлинки дикой! Ей не дождаться встречи с любимым. Вслушайся в слезы рек маловодных. Слышишь, как плещет ключ      меж камнями? Мы еще живы!

Из распахнутой раны твоего страданья, которая и поныне не зарубцевалась, хлещет нам в очи ярость, клокотавшая в твоих жилах. Пришла пора нам восстать из пепла, отче наш, брат наш, о Богозмей! Нас теперь не охватит ужас при виде молнии, бьющей из ружья; картечь и пули не обратят нас в бегство. Ибо несмотря ни на что — мы живы! С именем твоим на устах мы хлынем вперед, словно пожар, пожирающий пампу, словно волна наводненья, словно полчища термитов, грядущих из сельвы. И тогда наконец земля наша станет воистину нашей, а наша страна станет нашей страной.

Вслушайся, отче наш, Богозмей! Слышишь, как пули вонзаются в нашу плоть, как точеные штыки вспарывают нам вены, как стальные сабли с хрустом впиваются в наши кости, как трещат наши черепа и ребра под тяжелыми копытами холеных коней? И так повсюду: в жарких долинах, в холодных болотах, на склонах студеных гор, на зеленом лугу и в мертвой пустыне.

Отче наш, Богозмей, чей лик подобен бескрайнему небу, слушай: сегодня у наших хозяев сердце еще червивей, черней и ненавистней. Они совратили наших братьев, они иссушили им души и вложили им в руки оружие, которое не смог бы измыслить даже сам повелитель бесов. Они нас убивают! И все-таки наша жизнь озарена священным светом. Мы сами — как факелы. Мы вторглись в города наших господ. Мы нахлынули, словно полчища термитов из сельвы. Видишь нас, слышишь нас, незабвенный, любимый и вечный Амару — мы с тобой.

Они отняли у нас нашу землю. Наши овцы жуют сухие листья, которые швыряет на землю ветер — даже он презрел такую пищу! Наша последняя корова в предсмертных судорогах лижет последнюю соль земли. Отче наш, Богозмей! При жизни твоей мы чем-то еще владели, мы жили общиной. А ныне мы, подобно псам, гонимым смертью, бросили все и пустились в бега в поисках теплых долин. Мы рассеялись по тысячам селений, словно птичья стая, разогнанная коршуном.

Слышишь, отче: мы покинули ущелья, долины и пампу, и нас развеяло ветром по всем четырем сторонам света. Правда, есть и такие, кто удержался на пяди своей несчастной земли. Но и они, оставшись там, наверху, среди скал, охвачены гневом, пронизаны мыслью. Мы научились думать. Отныне мы не боимся смерти, ибо наша жизнь холодней и страшнее, чем смерть. Слышишь, отче: лишенья, побои и тюрьмы и дыхание смерти закалили нам дух и тело, и мы стали такими же сильными, как ты, старший наш брат. Куда нас вынесет река этой жизни? Неужели сила, которую вселила в нас смерть, не поможет нам перевернуть, перекроить этот старый мир?

Я живу в Лиме, в этом гигантском селении пришельцев. На песке, на слезах, собственными руками и собственной кровью, с песней на устах построил я свою хижину. И в доме моем стучит сердце реки моего народа, сердце его трав и цветущих деревьев, и отбрасывает тень на меня тяжелый деревянный крест, и порхает над крышей моей золоченый колибри.

Да, мы вторглись в каменное селенье наших врагов и потихоньку меняем его облик. Мы проникли в него нашими сердцами, нашей непогашенной улыбкой, нашей внезапной, как молния, радостью — радостью страждущего властелина небес. Мы обволокли этот город нашими песнями — и древними, и новорожденными. Ибо нам нужно смыть хоть малую часть векового позора с этой обители зла — смыть слезами ли, любовью ли, огнем —