— Вот тебе и Зараза!

Анатолий знал об этих разговорах. Однажды, разыскивая Кряжева, он нарушил существующий в депо неписаный закон, по которому заходить в «брехаловку» могли только машинисты (у кочегаров и помощников еще нос не дорос до такой чести), и залетел в помещение нарядчика. При его появлении разговор в «брехаловке» оборвался. Чувствуя себя, как и всякий нарушитель, не в своей тарелке, Хисун поспешно оглядел помещение. Не обнаружив своего старшего машиниста, ретировался. Однако от него не ускользнуло, с каким любопытством и одобрением посматривали на него машинисты, и он догадался, что разговор шел о нем.

Слух о тепловозе, идущем с завода в Крутоярск-второй, ошеломил Хисуна. Раньше, чем кто-либо в депо, он понял, как близко коснется его эта новость. И когда Юрка, сияя как майское солнце, прибежал к нему домой и сообщил, что он только что от начальника депо и что Кряжеву и ему предложено перейти на тепловоз, Анатолий сказал с напускным равнодушием:

— А я давно знал.

— От кого? — изумился Шик.

— …Так.

Юрка не счел нужным задерживать свое внимание на этом загадочном «так».

— Старший сказал, чтобы тебя поставили помощником на сорок седьмой. А начальник депо сказал: отдам приказ.

Хисун усмехнулся безрадостно, едва подернул ртом. У Юрки защемило сердце.

— Ты приходи к нам на тепловоз… — предложил он. — И мы тебя на сорок седьмой навещать будем. Ладно?

— Ла-адно, — протянул Анатолий и, отвернувшись, дважды шмыгнул носом.

От Хисуна Юрка помчался в общежитие (но пути заскочил на второй этаж красного уголка — а вдруг она уже выписалась из больницы), оттуда к своему новоиспеченному напарнику Зульфикарову — и так закрутился, завертелся в круговороте событий, что совсем забыл про Хисуна.

Зато Хисун помнил Юрку.

Теперь Анатолий стоял в толпе, приподнявшись на рельс того пути, по которому тепловоз должен был уйти на станцию, к своему первому составу, и смотрел на Кряжева и Шика. Перед ним, держась за красный барьер мостика, маячили ораторы, и Хисуну представлялось, что этот торжественный мостик и ораторы довершили размежевание его судьбы и судьбы Кряжева и Шика.

Митинг закончился. Инкин и Лихошерстнов еще раз пожали руку Кряжеву. Затем начальник депо взял за плечо Шика и прогудел:

— Ну, Юрка, вытри под носом — и марш!

— Ага! — тряхнул головой до крайности взволнованный Шик и ошалело провел рукавом под носом.

Вокруг рассмеялись, но Юрка, ничего не слыша, заспешил вслед за машинистом на локомотив. Замыкающий Зульфикаров помахал толпе с лестницы.

Хисуну было хорошо видно, как машинист, усевшись за правое крыло кабины, сказал что-то помощникам. Шик и Зульфикаров скрылись в машинное отделение. Потом вернулся один Шик и коротко доложил что-то Кряжеву. Машинист сделал какие-то движения рукой. Тепловоз ожил — застучал, заурчал обоими своими дизелями, задрожал корпусами обеих секций. Новое движение машиниста — и прозвучала сирена. Толпа расступилась.

Анатолий пересек станцию. На втором от вокзала пути вытянулся сформированный для тепловоза состав. Хисун вскочил на тормозную площадку, оглядел состав. Ну и махина! Видел длинные поезда, но таких!..

Соскочив по другую сторону вагона, заметил, что в голове состава скапливаются люди. Замелькали форменные фуражки железнодорожных командиров. Ждали тепловоз, чтобы еще раз напутствовать его. Хисуна тоже потянуло туда, но он подавил это желание. Усмехнувшись желчно, подумал: «Только тебя там и не хватает».

Тепловоз подкатил к выходному светофору станции, дал сигнал и побежал назад по тому пути, на котором дожидался его состав.

На пассажирскую платформу высыпали жители поселка. Дежурный по станции ради торжественного случая надел новую фуражку с огненно-красным верхом.

Локомотив примкнул к головному вагону, по составу неторопливо покатился лязг автосцепки. Лязг еще не успел докатиться до конца поезда и замереть, как от тепловоза зашагал главный кондуктор. Одетый в долгополый брезентовый плащ, с тяжелой сумкой на боку, главный старался держать твердый и ровный шаг, что ему не очень удавалось под взглядами выстроившихся на платформе людей. Достигнув своей тормозной площадки, он неосмотрительно остановился поодаль от нее. Но то, что было допустимо при паровозах, сейчас оказалось весьма рискованным. Локомотив, легко стронув состав, начал решительно набирать скорость. Главный, все еще следуя привычке, не спеша переложил из руки в руку фонарь, поправил сумку и только тогда заметил, сколь угрожающе быстро уплывает от него тормозная площадка. Стараясь не терять достоинства, кондуктор рысцой затрусил вслед за ней. Однако расстояние между ними не сокращалось. На платформе поднялся хохот:

— А ну, кто быстрее — ты или тепловоз?

— Не садись, главный, дуй так до самого Затонья.

Растрачивая остатки солидности, главный переключился на галоп и насилу догнал площадку.

Хисун вышел на привокзальную площадь. Сбоку по соседству с лестницей переходного моста голубело полинявшее дощатое сооружение — снятый с колес двухосный вагон. Из железной трубы, выведенной в окно, струился дымок, как от согнутой под прямым углом папироски.

После рейса Хисуну очень хотелось есть, и, как всегда, когда он был голоден, его донимало желание выпить. В последнее время ему удавалось одолевать свою слабость. Иногда, чтобы испытать себя, он даже нарочно ходил домой не по путям, внизу, а мостиком, мимо пельменной.

Сегодня, едва завидев дощатый голубой домик возле моста, Анатолий сдался без борьбы.

У него не было денег, чтобы зайти в пельменную, — с недавних пор он все до копейки отдавал жене; дома — он знал это — его ждал хороший обед. Но чувство одиночества и неосмысленной обиды, злорадная убежденность в том, что теперь ему некого стесняться и не за кем тянуться, наконец, прежняя бесшабашная удаль слишком громко заговорили в нем, чтобы он посчитался с тем, что у него нет денег, и с тем, что дома его ждут хороший обед, жена, сын.

Он держал в руке саквояж. Жена купила его недели три назад по просьбе Анатолия в городе, — такой же саквояж, какие брали с собой в поездку Кряжев и Шик, даже шикарнее, чем у них. В Затонье Хисун бережно открывал никелированный, прищелкивающий замочек. Наслаждаясь видом дорогой, удобной вещи и сознанием того, что он, Хисун, даже саквояжем похож теперь на Кряжева и Шика, доставал завтрак — молоко, вареный картофель, хлеб с маслом.

Сейчас он оценивающе повертел саквояж перед глазами. Пустая бутылочка из-под молока глухо билась в нем. «Припачкан, зараза, — подумал Анатолий. — Больше полсотни не дадут». Жена заплатила за саквояж восемьдесят.

Он продал его за тридцать пять колхозникам, ожидавшим пригородный поезд. Спустив деньги, Хисун явился к жене, отобрал у нее все, что осталось от получки, и вернулся в пельменную…

Глава шестая