– Больше не надо, – сказал Саймон. – Ты выбери самых злых, умелых и не болтливых. Из тех, кто бандеросами обижен. Найдутся такие?

– Как не найтись! Каждый второй! У Бабуина двух бойцов бугор смоленский над ямой вывесил. Так и висели, пока муравьишки им пальцы с яйцами не отъели. Монька Разин схлестнулся с крокодавами, от них же и Челюсть с Семкой Пономарем в обидах. А у Хрипатого и вовсе нос соструган: брякнул мужик не к месту, что крокодильей мочой пованивает. Ну, есть и другие меж вольных паханов. У кого со «штыками» счетец, у кого – с дерибасовскими, но больше таких, что на Хорху Смотрителя зуб имеют… Э?

– Где он обретается, этот Смотритель?

– В Озерах, говорят, у речки Параибки, на восток от Хаоса. Сам не видел, близко не подойдешь – целую армию держит. Было поменьше, когда ходили со «штыками» на Федьку Гаучо, а теперь вернулись. Теперь их там как блох на шелудивом псе.

Саймон приподнял бровь.

– Откуда вернулись? Из Харбохи?

– Точно. Слышал, погуляли там. Чуть дона-протектора не пожгли. Только я б с крокодавами на первый случай не связывался, дон. Эти из самых жестких жесткие. Вот ежели с «торпед» начать либо с Клинков черномазых…

Табурет под Саймоном угрожающе затрещал; пришлось пересесть на край ванны. Она была холодной, как могильный камень в зимнюю ночь. На дне расплылись подозрительные пятна: то ли в ней кого-то резали, то ли травили кислотой. Несколько секунд Саймон разглядывал их, потом спросил:

– Где остальные доны? Хайме, Грегорио, Анаконда? Эйсе-био, Монтальван? Где их искать? Что у них есть? Дома, дворцы, поместья? В Рио? На побережье? На островах?

Глаза Пако уставились на балку и свисавшие с нее ошейники.

– Хороший вопрос, Кулак! У Гришки вроде бы каса имеется на побережье. Значит, к востоку – на западе скалы да джунгли погуще, чем в Хаосе. Богатая каса! Кратеры называется, а почему – не знаю. У остальных… – Гробовщик задумчиво поскреб темя. – Правду сказать, у всех есть фазенды в городе, под Синей скалой, да что-то я там их не видел. Кроме Монтальвашки и Хосе Трясунчика. Ну, Трясунчик совсем с катушек съехал и, надо думать, не жилец. А Монтальван открыто живет – ест, пьет, гуляет, не бережется. Чего ему беречься? Кому он страшен, с водкой, девками да кабаками? Бойцов-то у него не густо. И не бойцы они, а так – качки да вышибалы.

Саймон принялся выпытывать подробности насчет фазенд, стоявших в самом богатом из городских кварталов, к востоку от площади и Богадельни, за древними крепостными стенами. Эти дворцы находились меж Синей скалой и морем, на проспекте Первой Высадки, но только Хосе Трясунчик, главарь «торпед», и Антонио Монтальван обитали постоянно в своих городских резиденциях. Дом Хосе охранялся, а у Монтальвана ворота держались открытыми – для любого, кто рисковал перепить его за столом или ублажить в постели. Больше Пако ничего сказать не мог, хоть был, несомненно, типом пронырливым, многоопытным и город чувствовал на ощупь, как собственную лысину. Этот факт сам по себе являлся любопытным; выходило, что доны вовсе не жаждут общаться с массами и, если не считать Хосе и Монтальвана, предпочитают не афишировать домашних адресов.

Но где-то онибыли, разумеется, известаы. Не в Сером Доме, но среди паханов и бугров, генерал-кондоров и ягуар-полковников, доверенных лиц в клановой иерархии, главных мытарей и финансовых воротил. Список мог продолжаться, однако Саймон в том необходимости не видел, уже наметив подходящую фигуру информатора: не «штык», не дерибасов-ский и не крокодильер, а полицейский начальник высокого ранга. Такому положено многое знать; если не все обо всех, то уж о собственном доне – наверняка. А к этому дону Саймон испытывал самый горячий интерес.

Он оглядел бетонную балку, цепи, камин и другие жутковатые приспособления, потом промолвил:

– Кажется, Пако, тебе не нравятся вертухаи?

– Не больше, чем Бабуину, – отозвался Гробовщик.

– Сыщешь мне одного? В качестве личного одолжения?

– На кой? Вчера ты любого синезадого мог взять, пока мы в подвалах шуровали. Э?

– Любой мне без пользы. Ты мне такого найди, чтобы фуражка от серебра прогибалась, а мундир колом стоял. Начальник мне нужен. Кандидатура – по твоему усмотрению, кого разыщете. И пусть твои парни сюда его приведут. Без штанов, голышом.

– Не приведут, а принесут, – уточнил Пако с деловым видом. – Когда тебе нужен этот голый хмырь? В серебряной фуражке?

Саймон сделал неопределенный жест и поднялся.

– Через день-два. Когда найдешь, тогда и ладно. Так, чтоб главному не помешало. Набирай людей и про остальное не забудь -горючее, оружие, взрывчатка. Ты где их держать собираешься? Не в этом же подвале?

– Зачем в подвале? – Пако тоже встал, отодвинув табурет. – У меня склады есть в порту у пятого причала и на Западной дороге. А ежели мы Бабуина наймем, да Моньку Разина, Челюсть, Хрипатого и Пономаря, то у каждого из мужиков найдется тайная щелка. Есть где собраться и где имущество сложить.

– Вот и отлично. – Саймон направился к лестнице, но на нижней ступеньке остановился и спросил: – А что в городе говорят? Насчет вчерашнего?

– А ничего. Ни по радио, ни слухов никаких. Значит, синезадым и дерибасовским болтать не ведено. Соображаешь, э? Кто знает, тот знает – и молчок. Ищут! Только меня им не найти. И мысли про меня не будет! Пако – мелкая рыбешка, вошь, Монтальвашкин прихвостень. Куда ему!

– Смотри, чтоб люди твои не проболтались, – сказал Саймон с порога.

– Не проболтаются. Предупредил – самолично язык вырву!

Наверху играло радио, дремал за стойкой коротышка-бармен, и трое качков, Скоба, Пехота и Блиндаж, все продолжали свою бесконечную партию на билльярде. Скоба отсалютовал Саймону новеньким кием. Пехота и Блиндаж щелкнули каблуками, а бармен, приоткрыв левый глаз, потянулся к пивной кружке.

Саймон покачал головой.

– Не надо. Я ухожу.

Коротышка открыл оба глаза.

– Куда, хозяин? Щас мухи дохнут от жары. Пива хлебни. Холодное!

– Как бы горло не разболелось, таракан. Увидев, что хозяин тверд в своем намерении, усач вздохнул и дол ожил:

– Кобель тут заглядывал. Тебя искал.

– И где он?

– Под баобабом. В тачке твоей парится.

«Меняются люди, – подумал Саймон. – С чего бы?» Всю дорогу от Пустоши до Рио мулат держался при нем, беспокоясь – и не без основания, – что Филин с Проказой где-нибудь его придавят в отместку за прежние грехи. Теперь же он осмелел и днями болтался в городе, таскался по девкам и кабакам да собирал сплетни и слухи, забавные или глупые, но абсолютно бесполезные. Впрочем, все услышанное передавалось хозяину, а вот Майкл-Мигель, временами исчезавший по каким-то таинственным делам, не говорил ни слова. Расспрашивать его Саймон не мог – между слугой и другом существовала разница.

Остановившись на углу, он поглядел налево, потом – направо. В знойный час сиесты Аргентинская улица казалась вымершей, точно покинутый, выгоревший на солнце муравейник. Над нею клубилась пыль; жаркий ветер, вздымавший ее, развевал волосы Саймона и забирался под белую полотняную рубаху. Но после подвального холода ласка ветра была приятной – словно Мария прикасалась к нему теплыми пальцами и что-то шептала, неразличимое, но нежное, как порывы налетавшего с моря бриза.