— Это?

— Чего это?

— Заметка-то…

Мальчишка ткнулся в газету, самодовольно улыбнулся и хихикнул:

— Да она ж самая, ей-Богу…

— Ты?..

Случилось что-то большое и непоправимое. В тихий морозный день, на ослепительно белой снежной поляне взрослый человек, в расстегнутой шубе и без шапки, катал но земле маленькое оборванное существо и, хрипло рыча, наваливался на него тучным телом…

А на другой день, когда Бутырин вышел из дома на службу, от соседних ворот отделился какой-то серый комочек. побежал за Бутыриным и, приняв форму вихрастого, измызганного мальчишки, остановился, расставил ноги и истерическим голосом начал кричать, не отставая от Бутырина ни на шаг:

— Купальщик… Купало проклятый… Черт купальный… Водолаз косоногий…

* * *

Бутырин перевелся в другой город.

Там, где тихо

Сейчас вечер, но удивительное, точно из хрусталя, прикрытого синей прозрачной материей, небо еще не успело почернеть и показаться ночным. Весной оно всегда какое-то особенное. И даже, если уже прошло время, когда каждая весна мягкой рукой надавливала на грудь и заставляла чувствовать что-то необычное, все равно думается нежнее, сердце теплеет. Летом закрываешь окно от шума подвод и криков, но. когда весной в соседней комнате откроют форточку и услышишь шум от первых колес, становится грустно и кого-то жалко. Весной, я не понимаю почему это. когда остаешься один, думаешь не о том, что будет завтра, а о том, что было. И чем дальше то. о чем думаешь, тем оно ценнее и святее, как материнская иконка, которую случайно раскопал в коробке старых вещей на книжном шкафу.

В эти часы мне почему-то всегда вспоминается провинция. Маленькие, далекие городки, которых весна, как заботливый старик на отдыхе, обметала сейчас зеленым редковатым кружевом первых трав и клейких листочков. Я люблю провинцию. И если иногда хочется посмеяться над ней — только как над ребенком, глупым еще, как пушистый звереныш, у которого около рта уныло висящий целый склад разнообразного варенья, а сам он внимательно разглядывает ползущую по столу муху, весь опьяненный этой интересной аналитической работой…

I

В провинциальных гостиницах у лакеев всегда заспанные лица. Будет ли это одноэтажный дом, с маленькой вывеской, у ворот которого повар в белом колпаке с человеком в одном жилете щелкают семечки, или большое двухэтажное здание с большущими золотыми буквами под крышей: Бель-Вю А. Никодимова. Приезжайте в час дня, когда лакеи, громко обсуждая события дня. едят где-то внизу, приезжайте в девять утра, все равно вам навстречу выйдет человек во фраке и с фартуком, с катастрофически заспанным лицом. Позже, когда вы обживетесь, вы увидите, что ни время, ни самый ход жизни не в состоянии переделать этого явления. Если вы пошлете лакея на почту, куда он бегает с большей охотой, чем посмотреть, свободен ли соседний номер, и он возвращается запыхавшийся и почему-то радостный, все равно лицо у него такое, как будто бы его только что на ваших глазах вытряхнули с кровати. Должно быть, с такими лицами лакеи женятся, ухаживают и пьют водку.

Ваше появление в гостинице — это тот первый камень при закладке большого здания, по которому скучающий губернатор бьет молоточком, а волнующийся подрядчик осторожно кладет на землю. Все пути назад отрезаны. Вы становитесь сквозным: через вас каждый смотрит. И наоборот, вы становитесь базальтовым, непроглядным человеком, каждое желание которого и внутреннее побуждение хочется всем узнать.

— У вас есть свободные номера?

— Сию минуту-с.

Лакей прекрасно знает, что из двадцати шести номеров одиннадцать капитально свободны, каковыми останутся еще на три, на четыре года, но сам не решается этого открыть.

— Сию минуту-с… Иван Акимыч… А, Иван Акимыч…

Спешно приглаживая лысую голову, появляется Иван Акимович.

Слегка подозрительно осмотрев вас, он начинает о чем-то думать, поправлять длинный сюртук и вежливо спрашивает:

— Желаете остановиться?

— Да, да. У вас есть свободный номер…

— Номера-то есть, — медленно тянет он.

Сейчас решающий момент. В столице гостиничные лакеи — единственные люди, которых ничем не удивишь. За десять лет службы они уже привыкли, что иногда у жильцов комнат за полтора рубля вдруг пропадают бумажники с десятками тысяч, или приезжают в гости какие-то люди, дающие на чай по пяти рублей, а занявшие самые крупные номера начинают заманивать к себе управляющего, запирают двери и начинают о чем-то разговаривать робким и убеждающим голосом, после чего управляющий выходит, крепко хлопая дверью, и, проходя мимо лакея, бросает:

— Этому погоди счет подавать… Только смотри, чтобы жратвы не набирал много.

В маленьких провинциальных городах того не знают. Поэтому о номере нужно спросить с особым расчетом. Все равно дороже пяти рублей нет.

— Мне небольшой. Рублей в десять-двенадцать…

У лакея беспомощно опускаются руки. Если он и хотел перед этим взять у извозчика ваш чемодан, теперь он окончательно решил бросить это намерение. Чаще всего он просто теряется и молчаливо идет на кухню сообщить о том, кто сейчас приехал…

Перетаскивают чемодан и подушки какие-то другие люди. Очень много людей. Набирается их столько, что у вас зарождается подозрение, не насыпал ли кто-нибудь в подушки вместо пуха дроби, а в чемоданы наложил камней с таким расчетом, чтобы на поднятие их, тем паче на переноску, понадобилось бы не меньше четырех человек.

Через несколько минут все очень неохотно уходят. Появляется лакей и начинает поправлять скатерть, смахнет фартуком кусочек замазки с подоконника, по временам становясь сзади и пристально всматриваясь в ваш затылок. Видно, что ему не терпится.

— Можете идти.

Вам легко говорить. А разве он в состоянии это сделать? Он нерешительно кашляет в руку.

— Изволили по делу приехать, мосье?

Не говорите, что по делу. Это сильно роняет. По делу и акцизные чиновники ездят, и хлебные торговцы, и мало ли кто из нестоящих внимания. Скажите небрежно и просто:

— Так. Пожить.

На лакея это действует так же, как и выбор номера. Спиной он медленно Движется из номера, оставляя дверь открытой. Через две минуты дверь сама собой осторожно затворяется, и только дверная ручка по временам подозрительно шевелится, а если подойти к замочной скважине, вы увидите, что она вплотную закупорена чьим-то большим немигающим глазом.

Вас рассматривают.

II

И вот свобода действий, к которой так вы привыкли в большом городе, кончается. Вы уже пленник, каждый шаг которого заносится куда-то, неведомо зачем и неведомо кем. Теперь вы должны зорко следить за собой.

За вечерним чаем у исправника, подавая дребезжащие стаканы, кухарка расскажет деловито и не без некоторой гордости за свою осведомленность:

— А в гостиницу какой-то столичный въехал…