заднюю часть камеры, корни и лозы расступались при каждом его шаге.

– Ты должен прекратить, – рявкнул Сирен, плечи напряглись сильнее. – Дело уже не в похоронах. Тебе придется надеть браслет, если не перестанешь пользоваться нашей магией.

– Это не ваша магия, – возразил Никс тоном, напоминающим капризного ребенка, отчего он сам поморщился. А может, увидел свое отражение в хрустале и снова представил, как будет выглядеть, если уступит и позволит оскорбительному серебру коснуться его кожи. Он застыл на месте, не двигаясь, пока растения вокруг него медленно, невероятно медленно, засыхали и погибали.

– Ладно, – сказал он, как только последний корешок превратился в сморщенную кучку на земле. Он тяжело сглотнул, его лицо было точно так же объято ужасом, как и в тот день, когда он увидел свой почерневший лес. – Я не буду пользоваться магией. Только… только не заставляйте надевать этот треклятый серебряный браслет.

– Даже ради меня?

Небольшая группка фейри удивленно развернулась на каблуках, услышав мой голос, почти все удивленно. Если Сирен и чувствовал то же, что и остальные, ему прекрасно удавалось это скрывать.

– Ах да, я все гадал, когда же ты появишься.

Я остановилась, на секунду меня тоже охватило удивление.

– Но Эйр сказала, ты послал стражников…

– Зная, как ты им не доверяешь? Особенно сейчас?

Сирен смерил меня взглядом, от которого у меня пересохло во рту.

Как же хорошо он меня уже знает. Слишком хорошо.

Не позволяя слишком долго отвлекать от него внимание, Никс живо прижался к хрустальным граням своей камеры и протяжно, подчеркнуто выдохнул.

– Я не могу, Делфина, я же уже говорил тебе…

Волшебный наряд Никса исчез вместе с угасшей магией, оставив его стоять в чем мать родила по ту сторону стекла. Даже с выражением боли на лице он и правда был идеальным представителем фейри. Я отводила взгляд, но не могла отвернуться; слова, которые готовы были сорваться с языка, полностью иссохли.

Сирен же раздраженно фыркнул, но дело было вовсе не в наготе, которая, похоже, не произвела впечатления ни на кого, кроме меня, за исключением, может, Тетиса, который любовался Никсом почти так же, как я старалась этого избегать.

– Пойдем, Делфина, если принц по своей воле отказывается присоединиться, это его право, – произнес Сирен, хотя стереть неудовольствие из голоса ему удалось хуже, чем с лица. – Мы теряем здесь время.

– Даже если бы это было не… серебро?

Я подняла плоды последней услуги Эйр – моток тонкой золотой проволоки, – чтобы Никс увидел.

Теперь я завладела вниманием Никса, его полным вниманием. Разочарованный изгиб его рта сменился гнусной радостью, снова вернулся блеск глаз, который я по-настоящему видела лишь пару раз. Этот блеск умер вместе с почерневшим лесом.

– Притворись, что в тебе есть хоть капля такта, Никс. Не надо убиваться, но ты хотя бы можешь выглядеть не так, будто вместо похорон идешь на свадьбу. Ты же принц, ради всего святого.

Принц песков посмотрел на Никса прищуренными глазами, он поджал губы, пока рассматривал своего друга с немалой долей разочарования – выражением, которого он не страшился за то, что то изуродует его красивое загорелое лицо. Оно не изуродовало. Оно странным образом ему шло.

– Конечно, я убит горем, – произнес Никс, хотя ни один миллиметр его воодушевленного тела не был отмечен даже намеком на эту эмоцию. – Мне просто не нравится, как оно на мне смотрится. Во всяком случае не так, как будет смотреться золото.

Он жадно посмотрел на моток проволоки, сосредоточенно наблюдая за тем, как я обматываю ее вокруг серебряного браслета, один виток за другим.

И не он один.

Воздух позади меня скис от далекой насмешки Калдамира.

Я чуть не забыла, что и он был здесь. Чуть.

Я не хотела смотреть на него, но не могла этого избежать, ведь остальные взгляды переместились с меня на горного принца, который наконец поднялся со своего места у стены, прижал руки к хрусталю и усмехнулся.

– Вы серьезно бросите меня здесь? В такой момент? Я имею право скорбеть вместе со своим народом. Это предательство.

Не успела я ответить, как Сирен преодолел расстояние, отделявшее его от камеры, и встал нос к носу с принцем.

– Стоило тебе об этом подумать до того, как пытался убить одну из твоего народа. За свой поступок ты предстанешь перед судом, скорее раньше, чем позже. Может, это и предательство, но у нее было право предать тебя после того, что ты с ней сделал.

В этот момент взгляд Калдамира скользнул ко мне. Я жалела, что вовремя не отвернулась, не отвела глаза до того, как увидела презрение, которое он ко мне испытывал.

Но я увидела не презрение, что почему-то было гораздо хуже.

Это была боль.

Тон Калдамира изменился. Смягчился, слегка, как и покатость плеч, словно он освободился от борьбы.

– Проще совершить преступление, если никогда не придется предстать перед судом, встретиться с ними лицом к лицу.

Сирен просто моргнул, спокойно.

– Ты прав, Калдамир, в этом мы и различаемся, – в ответ произнес он. – Тебе придется предстать перед судом. А я… я и есть суд.

Усмешка снова появилась на лице Калдамира.

– Легко говорить, когда заседания не проводились пятьсот лет и, насколько нам всем известно, никогда больше не проведутся. Правда бросите меня гнить здесь вечно и откажете в праве скорбеть?

– Праве? У тебя нет прав, – фыркнул Сирен. – И ты ошибаешься, снова. Суд уже был созван. Ты предстанешь перед ним раньше, чем думаешь. Больше никаких ожиданий, с тебя хватит… и с меня тоже.

Он отвернулся от принца и протянул мне руку.

– Делфина, пойдем. Стража проводит твоих принцев за нами, но мы не можем больше мешкать. Нам пора на похороны.

Глава тридцать первая

Делфина

В похоронном зале мелькали тени, как от темных клякс одетых в черное фейри, так и от мягкого дыма тысячи свечей.

Тропинка, ведущая к залу, вилась сквозь город, который у меня еще будет время изучить, вверх по крутым горным стенам напротив дворца, где давящее ничто встречалось с Элизией. К нашей процессии присоединялись, сперва понемногу, затем все больше. Толпы фейри становились плотнее, чем ближе мы подходили к похоронному залу, темные фигуры добавлялись к потоку тел, а затем разлились в зале с высоким потолком.

Он был вырезан в самой горе, длинный край вел на балкон, уходящий в ночное небо. Потолок был так глубоко врезан в гору, что без света сфер, которые до