— Конечно скучали, — серьёзно ответил маастер Герсебом. — И дня не проходило, чтобы мы не говорили о тебе. В вечернюю пору или утром за завтраком мы всегда тебя вспоминали. А ты, дружок, не позабыл нас в большом городе? Радуешься ли ты, увидев снова родной край и свой старый дом?

— Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь! — ответил Эрик, снова обнимая всех по очереди. — Вы всегда были со мной. А когда налетал ветер и приближалась буря, я только и думал о вас, отец, и спрашивал себя: где он сейчас, успел ли он вернуться, удалось ли ему найти убежище?.. По вечерам я всегда искал в газете метеорологическую сводку, чтобы узнать, такая же ли у вас погода, как на побережье Швеции. И я выяснил, что у вас гораздо чаще, чем в Стокгольме, бывают ураганы, которые приходят из Америки и наталкиваются на наши горы. О, как хотелось мне в те минуты быть вместе с вами в лодке, помогать вам укреплять парус, преодолевать вместе с вами все трудности! А когда после бури наступала хорошая погода, мне казалось, что я заперт в этом огромном городе, среди его высоких домов, и я готов был отдать все на свете, чтобы хоть часок провести в открытом море и почувствовать себя, как прежде, свободным и счастливым…

Улыбка осветила обветренное лицо рыбака.

— Значит, книги его не испортили, — сказал он с глубоким удовлетворением. — Счастливого года и удачи в делах, мой мальчик, — добавил он. — А теперь садись за стол, остановка только за тобой!

Усевшись на своё прежнее место, по правую руку от матушки Катрины, Эрик смог, наконец, осмотреться и заметить перемены, происшедшие за два года в семье. Шестнадцатилетнему Отто, рослому сильному парню, на вид можно было дать все двадцать. Ванда за истёкшее время тоже заметно выросла и похорошела. Её красивое лицо стало ещё выразительнее и тоньше. Чудесные пепельные волосы окружали голову девочки серебристой дымкой и, заплетённые в две толстые косы, тяжело падали за спину. Как всегда скромная и тихая, она незаметно следила за тем, чтобы сидящие за столом не испытывали ни в чём недостатка.

— Ванда стала совсем взрослой девушкой, — с гордостью сказала мать. — Если бы ты знал, Эрик, какая она у нас разумная и как она усердно учится с тех пор, как ты уехал! Теперь она считается лучшей ученицей в школе. Господин Маляриус говорит, что после тебя она единственное его утешение.

— Дорогой господин Маляриус, как я счастлив буду обнять его! — воскликнул Эрик. — Так, значит, наша Ванда стала совсем образованной? — спросил он, лукаво взглянув на девушку, покрасневшую до корней волос от материнских похвал.

— Она учится ещё играть на органе, — добавила Катрина, — и господин Маляриус утверждает, что во всем хоре у неё самый лучший голос.

— А я даже и не подозревал, что эта юная особа — само совершенство! — сказал Эрик, смеясь. — Мы попросим её завтра продемонстрировать все свои таланты!

И, желая рассеять смущение сестры, он стал участливо расспрашивать о жителях Нороэ, о деревенских новостях, об успехах своих товарищей, обо всём, что случилось после его отъезда. А потом Эрик и сам должен был удовлетворить любопытство своих близких, подробно рассказав, как ему живётся в Стокгольме, как к нему относятся доктор, фру Грета и Кайса.

— Да, кстати, я чуть не забыл, ведь у меня для вас письмо, отец, — спохватился он, вынимая конверт из внутреннего кармана куртки. — Я не знаю содержания, но доктор предупредил, что письмо касается меня, и наказывал его беречь.

Маастер Герсебом взял большой запечатанный конверт и положил возле себя на стол.

— А разве вы не прочитаете его нам? — спросил Эрик.

— Нет, — коротко ответил рыбак.

— Но ведь оно касается меня, — настаивал юноша.

— А адресовано мне, — ответил Герсебом, внимательно разглядывая конверт. — Я его прочту, когда найду нужным.

Послушание детей — отличительная черта норвежской семьи. Эрик опустил голову. Все встали из-за стола, и трое детей, примостившись на низкой скамейке у очага, как они это нередко делали прежде, повели задушевную беседу, во время которой обычно рассказывается всё, что так хочется узнать друг о друге и повторить многое из того, о чём уже не раз говорилось.

Тем временем Катрина убирала со стола, настояв, чтобы Ванда была на этот раз «настоящей барышней» и не занималась хозяйством. А маастер Герсебом, сидя в своём большом кресле, молча курил трубку и, только доведя до конца это важное занятие, решил распечатать письмо доктора.

Он прочёл его молча, затем сложил и спрятал в карман, после чего вторично набил трубку и выкурил её, как и первую, не произнеся ни слова. В течение всего вечера старый рыбак не выходил из состояния глубокого раздумья.

Герсебом никогда не отличался словоохотливостью, и потому его молчание никого не удивило. Матушка Катрина, закончив свои хлопоты, тоже подсела к очагу, безуспешно пытаясь втянуть мужа в разговор. Видя, что её усилия напрасны, она помрачнела. Вскоре грустное настроение родителей передалось и детям, которые успели уже наговориться вволю.

Вдруг, как нельзя более кстати, их внимание отвлекли звонкие голоса, раздавшиеся у дверей. Весёлой компании школьников и школьниц пришла удачная мысль поздравить Эрика с приездом.

Их поспешили пригласить в дом и стали радушно потчевать. Окружив гурьбой своего бывшего однокашника, они бурно радовались встрече с ним. Эрик, растроганный неожиданным вторжением товарищей детства, захотел во что бы то ни стало принять участие в их традиционном рождественском шествии. А Отто с Вандой, разумеется, не пожелали от него отстать. Матушка Катрина просила их долго не задерживаться, так как Эрик нуждался в отдыхе.

Как только за ними закрылась дверь, Катрина обратилась к мужу:

— Ну как, удалось доктору что-нибудь выяснить? — спросила она с тревогой.

Вместо ответа Герсебом снова вынул из конверта письмо, развернул его и начал читать вслух, иногда запинаясь на незнакомых ему словах.

«Дорогой Герсебом, — писал доктор, — вот уже скоро два года, как вы мне доверили вашего славного Эрика, и все это время не проходило и дня, чтобы меня не радовали его многообразные успехи. Его ум столь же глубок и восприимчив, как великодушно и отзывчиво сердце. Эрик действительно мальчик незаурядный. Если бы родители, потерявшие такого сына, в состоянии были постигнуть всю глубину своей утраты, они оплакивали бы его ещё больше. Но трудно сейчас допустить, что его родители живы. Как мы и договаривались с вами, мною сделано все возможное, чтобы напасть на их след. Я переписывался со многими лицами в Англии, уполномочил специальные агентства заняться розысками, поместил объявления по меньшей мере в двух десятках английских, шотландских и ирландских газет, и все же мне не удалось внести никакой ясности в эту загадочную историю. И более того, те немногие сведения, которые я раздобыл, сделали её ещё загадочнее.

Название «Цинтия» распространено в английском флоте. Контора Ллойда перечислила мне не менее семнадцати судов с этим именем. Одни из них приписаны к английским портам, другие — к шотландским или ирландским. Тем самым мои предположения насчёт национальности ребёнка в известной степени подтверждаются, и я по-прежнему уверен, что Эрик происходит из ирландской семьи. Не помню, писал ли я вам об этой догадке, но я сообщил о ней после возвращения из Нороэ двум близким друзьям и сейчас ещё больше убеждён в своей правоте.