Эйнштейн осуждал национализм, сравнивая его с «корью», а в Европе вошли в моду разговоры об отмирании нации. Нациям бросают вызов региональные идентичности: Испании в настоящее время грозит отделение Каталонии, а Великобритании – отделение Шотландии. Нации сталкиваются с формальной угрозой – передачей власти таким более крупным структурам, как Европейский союз, – и с культурной угрозой, выражающейся в возникновении глобализованных образованных элит, высмеивающих национальную идентичность. Тем не менее эта идентичность чрезвычайно важна как сила, обеспечивающая равенство.

Нации являются исключительно важными институтами налогообложения. Лишь в тех случаях, когда людям свойственно мощное чувство единой идентичности на данном уровне, они готовы признать, что налогообложение может использоваться с целью перераспределения, частично компенсирующего превратности судьбы. Взять хотя бы стремление каталонцев отделиться от Испании. Каталония – богатейший регион Испании, и за тягой каталонцев к отделению стоит нежелание и дальше отдавать 9 % каталонского дохода другим регионам. Если бы испанский национализм был более сильным, это едва ли бы привело к воинственным настроениям в отношении Португалии, но, возможно, способствовало бы примирению каталонцев с необходимостью помогать своим более бедным соседям. Иными словами, современный национализм – это не столько массовая эпидемия кори, сколько массовая инъекция окситоцина.

Разумеется, было бы очень приятно, если бы чувство единой идентичности могло возникнуть и на более высоком уровне, чем нация, однако национализм и интернационализм не обязательно должны быть противоположностями. Ключевое слово во фразе «благотворительность начинается дома» – это слово начинается. Сочувствие подобно мышце: проявляя его по отношению к согражданам, мы можем развить в себе внимание к тем, кто ими не является. Более того, сейчас мы знаем, что построение единой идентичности на более высоком уровне по сравнению с нацией – дело чрезвычайно трудное. На протяжении последнего полувека наиболее успешным наднациональным экспериментом в мире было создание Европейского союза. Тем не менее даже после этих пятидесяти лет и несмотря на память о тех временах, когда национализм был больше похож на чуму, чем на корь, Европейский союз перераспределяет между странами Европы намного меньше, чем 1 % их дохода. Испытания, выпавшие на долю евро, а также жесткое противодействие немцев идее «трансфертного союза» (читай: «оплата греческих долгов») свидетельствуют о том, как трудно перестроить свою идентичность. Полвека существования Европейского сообщества продемонстрировали, что люди не в состоянии в достаточной мере считать себя хотя бы гражданами единой Европы для того, чтобы одобрять сколько-нибудь значительное перераспределение доходов. В рамках Европы национальные правительства распределяют примерно в 40 раз больше средств, чем Европейская комиссия. Выходя на глобальный уровень, мы встречаем здесь еще более слабый механизм перераспределения налогов – то есть оказания помощи. Несмотря на все усилия международной системы, за последние четыре десятилетия ей не удалось достичь взимания налогов в объеме хотя бы 0,7 % от доходов. С точки зрения сотрудничества между людьми, нации – это не эгоистичные образования, стоящие на пути к глобальному гражданству: по сути, помимо них, у нас нет других систем предоставления общественных благ.

При этом нация как система перераспределения решительно превосходит масштабами своей работы не только более глобальные системы сотрудничества, но и системы более низкого уровня. Субнациональные власти практически всегда распоряжаются намного меньшей долей доходов, чем национальное правительство. Исключениями являются именно те страны – в первую очередь это Бельгия и Канада, – в которых чувство идентичности носит главным образом субнациональный характер, отражая языковые различия. Например, Канада отличается тем, что природные ресурсы считаются там собственностью региональных властей, а не национального правительства. Будучи необходимой уступкой перед лицом слабого ощущения принадлежности к единой нации, в прочих отношениях такая ситуация нежелательна: с точки зрения равноправия было бы более справедливо, чтобы ценными природными ресурсами распоряжалась вся нация, а не только те, кому повезло жить в том регионе, где они были найдены. Жители Альберты ничего не сделали для того, чтобы в их провинции имелась нефть; просто так вышло, что они живут чуть ближе к ее месторождениям, чем другие канадцы. Даже базовая децентрализованная система перераспределения, семья, – всего лишь бледное подобие государства. Вообще, благотворительность в буквальном смысле начинается не дома; она начинается в министерствах финансов, а семейная щедрость служит лишь ее скромным дополнением. Государство даже активно практикует изъятие у родителей средств в пользу их несовершеннолетних детей: там, где не существует финансируемого государством и обязательного образования, многие дети остаются необразованными, подобно моему отцу.

Нации функционируют как системы перераспределительного налогообложения, потому что с эмоциональной точки зрения отождествление себя с нацией оказалось чрезвычайно мощным способом объединять людей друг с другом. Общее чувство принадлежности к одной нации не обязательно влечет за собой агрессию; скорее, это практический способ установления братских уз. Французские революционеры, возвестившие наступление современности, не без причины говорили о братстве наряду со свободой и равенством: братство – это эмоция, примиряющая свободу с равенством. Мы готовы признать, что перераспределительное налогообложение, без которого не будет равенства, не ущемляет нашей свободы, лишь в том случае, если мы относимся к другим как к членам одного с нами сообщества.

Во многих отношениях труднее всего поддается социализации молодежь: похоже, что подростки генетически запрограммированы на антисоциальное насилие и своеволие. Тем не менее национальная идентичность оказывается способной – даже чересчур способной – к тому, чтобы обуздать неистовую молодежь. Можно вспомнить полчища молодых людей, в августе 1914 года призывавших в столицах всех европейских наций к войне, с полей которой в итоге немногие из них вернулись. Широко распространенное неприязненное отношение к национальной идентичности – результат не ее неэффективности, а того, что она слишком часто становилась причиной войн.

Помимо того, что нации являются мощным механизмом сбора и перераспределения налогов, с технической точки зрения именно национальный уровень в наибольшей степени подходит для многих коллективных мероприятий. Коллективный принцип делает возможной экономию за счет масштаба, но уничтожает разнообразие. При попытке достижения компромисса между экономией за счет масштаба и разнообразием выясняется, что лишь немногие виды деятельности стоят того, чтобы заниматься их организацией на глобальном уровне. Но их организация на национальном уровне превратилась в норму. В некоей неизвестной степени предоставление общественных благ сосредоточено на национальном уровне по той причине, что нации оказались мощными единицами коллективной идентичности, а не из-за того, что идентичность определяется логикой пользы, которую дает сотрудничество. Но соответствие идентичностей коллективным действиям подтвердило свою ценность.

Кроме того, национальная идентичность может быть полезной и в качестве фактора, мотивирующего рабочую силу в государственном секторе. Вспомним ключевое различие между «своими» и «чужими»: оно заключается в том, насколько трудящиеся прониклись задачами своей организации. Одной из причин для передачи того или иного вида деятельности из частного рынка в государственный сектор является проблематичность мотивации посредством финансовых стимулов. Связать результаты работы с ее оплатой может быть непросто в случае их чрезмерной аморфности, не позволяющей дать им количественную оценку, или тогда, когда они в сильной степени зависят от командных усилий. И напротив, многие виды деятельности, которыми традиционно занимается государственный сектор, – такие как преподавательская деятельность и уход за больными – быстро начинают восприниматься как личное дело. Получить удовлетворение от обучения детей чтению и письму гораздо легче, чем от продажи косметики. Но при насаждении среди служащих чувства преданности своей организации откровенно полезной оказывается националистическая символика. В Великобритании государственная организация здравоохранения называется Национальной службой здравоохранения, а профсоюз преданных своему делу медсестер – Королевской коллегией сестер милосердия. Наиболее чистый пример организации, надежность которой основывается на преданности ее сотрудников, а не на финансовых стимулах, представляет собой армия – которую невозможно представить себе без национальной символики. Собственно, одним из примеров в книге Акерлофа и Крэнстона «Экономика идентичности» служит набор призывников в американские вооруженные силы.