Извини, меня вызывает наш фельдфебель. Допишу позже…

Генриетта, я поистине родился в рубашке. Вчера (у нас прошло уже два дня с того момента, как я начал это письмо) нашу колонну обстреляли русские. Из всей роты осталось едва с дюжину живых. Это был ад. Взрывы, свист пуль, крики раненых. Я едва не умер от ужаса, но потом пришел в себя и догадался отползти в придорожный кювет. Машина моя сгорела, как, впрочем, и вся техника, которая была в колонне. Это был ад, Генриетта. Извини, меня опять отвлекают.

Моя дорогая, я снова вернулся к тебе. Есть одна хорошая новость. Пока не покончат с этими неуловимыми недобитыми большевиками, никаких рейсов не будет. Так что у меня будет несколько дней нормальной жизни. Прости, моя радость, меня вызывает гауптман Крепс.

Представляешь, ему срочно надо доехать в штаб дивизии, а в роте я единственный оставшийся водитель. Придется ехать, как мне этого не хотелось бы. Допишу, как только освобожусь, а пока целую тебя, моя милая Генриетта».

Сержант Игнатов сидел на этой сосне уже битых три часа и вел наблюдение за дорогой. За это время прошла большая армейская колонна, но стрелять он не рискнул. Товарищ майор четко сказал, что лишний раз не рисковать. Стрелять только наверняка и только если есть гарантия не быть обнаруженным. Хотя именно тут, практически под самым носом у немцев, где уже прочесали все вдоль и поперек, и не один раз, немцы точно не ожидали снайперской засады.

На дороге показались два мотоцикла с коляской, а за ними пылила легковая машина военного образца с запасными колесами, прикрепленными по бортам.

— О, — прошептал стрелок, — а вот и наш клиент.

Эти слова он повторял каждый раз перед выстрелом, как заклинание. Подхватил их неделю назад от одного командира, обучавшего его искусству снайперской засады.

Выстрел, и первая пуля летит в голову пассажира машины. Еще выстрел, готов шофер. А теперь можно и мотоциклистов добить, пока не уехали. Еще пяток патронов долой — и несколько врагов навсегда останутся в русской земле. В земле, на которую их не звали. На которую они пришли сами и тут нашли свой бесславный конец.

Рядовой 382-го пехотного полка Вильгельм Штраубе так и не дописал письмо своей Генриетте. Это письмо вместе с личными вещами привез в далекую Германию его однополчанин, потерявший ногу под Смоленском.

Вспоминает гвардии полковник Трошин B. C.

Конечно, первое время после разделения нам было трудно. И бойцов надо было тренировать, и с фашистами воевать. Хорошо, что на север, за линию шоссе, мы сразу ушли. А то позже это точно бы не получилось! Пять или шесть дней мы шалили на трассе, обстреливая колонны, но потом немцы очухались и пустили по окрестностям патрули — одно-два отделения на машинах. Отряду целиком, конечно, это было не страшно, а вот для снайперов наших, которыми старший сержант Нечаев командовал, они были серьезной проблемой. Вот и пришлось так исхитриться, чтобы и патрули эти прищучить. А одиннадцатого числа, как помню, устроили мы серьезный шум на шоссе и рванули на северо-восток.

Какой шум, спрашиваете? Подорвали три моста на шоссе и один — на железке, да еще колонну большую из пушек обстреляли. А что? Подтащили две дивизионки, что в лесу нашли. В кустах замаскировали — и раз… разгромили колонну. Место там открытое было — дорогу километра на два видать. А мы полсотни шрапнелей беглым. Вы бы видели, что на шоссе творилось! Мне потом за этот бой «Красную Звезду» дали.

Ага. Наши разведчики потом выяснили, что больше трех сотен фрицев мы там накрошили, и это — без учета тех, кто на мостах гикнулся. Ну и шоссе на неделю, если не больше, заперли.

Как с командованием связались?

Если честно — то повезло нам. Мы же, пока по лесу шли, что твой снежный ком были. То один человек на нас набредет, то двое, а когда — и отделение целое. К пятому, кажется, августа, нас уже сто тридцать человек было. Больше роты. А потом на танкистов наткнулись, а при них — рация. Да не какая-нибудь завалящая, а РСБ![76]И радист у них был! Так что воспользовались мы каналом, что нам товарищ Куропаткин оставил, и на связь с Москвой вышли!

Москва, Улица Дзержинского, дом 2.

04.08.1941. 16.07

— Итак, товарищи, что мы имеем на сегодняшний день по «Странникам»? — Хозяин кабинета обвел взглядом сидевших за столом командиров. — Начните вы, товарищ Маклярский.

— Как известно всем присутствующим, двадцать восьмого июля часть группы «Странники» вышла на личный контакт с представителями Слуцкой резидентуры УНКВД Белоруссии. Товарищи немедленно связались с нами и начали оперативную разработку на месте. Как докладывает лейтенант госбезопасности Зайцев, — капитан взял в руки листок бумаги и прочитал: — «…особенности поведения фигуранта „Старик“ указывают на принадлежность последнего к органам разведки или контрразведки. Беседу фигурант вел непринужденно, демонстрируя знания специфики работы органов НКВД, включая центральный аппарат. Проанализировав его речь, могу с уверенностью сказать, что „Старик“ — русский, но, возможно, некоторое время проживавший за границей…»

— Интересное наблюдение, — задумчиво произнес Судоплатов. — Что еще?

— В контактировавшей группе был еще военврач. По сообщению Зайцева, он серьезно помог подполью, оказав медицинскую помощь трем членам подпольной группы. Резидент считает, что военврач, — он заглянул в свои записи, — Кураев — еврей.

— А вот это — уже серьезно… — сказал Эйтингон. — Я с трудом могу представить еврея, работающего на гестапо. А на чем резидент основывает свое утверждение?

Маклярский снова заглянул в бумаги:

— Зайцев прилагает записи бесед… Это, конечно, не стенограмма, но некоторые характерные словечки и обороты упомянуты.

Судоплатов кивнул:

— А по вашей линии, что, Наум Исаакович?

Заместитель Судоплатова откашлялся:

— Запрос в кадры пока ничего не дал. Фигурантов из отряда установили. Там все чисто, если не считать того, что этот Трошин был разжалован за дискредитацию в тридцать девятом. Комиссар отряда — бывший второй секретарь одного из подмосковных райкомов. Наш сотрудник туда съездил, побеседовал с товарищами. Все как один характеризуют Белобородько положительно.