Под обрывом по валунам и галечнику ярилась река Говоруша, и чудилось, что она и впрямь говорила, но спешно, неразборчиво, сердито. Она вспенивалась у заберегов, круговертилась на глубинках и вскоре хоронилась за ближайшую сопку, словно – отчего-то неожиданно мягко подумалось капитану Пономарёву – обиделась, что люди не поняли её говора.

Брата встречала Людмила; она, в кирзовых сапогах, в стежонке, повязанная туго косынкой, с вожжами в натруженных руках, сидела в телеге, в которую был впряжён крепкий мохнатый конь. Капитан Пономарёв поздоровался с ней негибким полукивком, коротко и хмуро представился. Однако ему сразу стало неудобно за своё поведение, и он принаклонился лицом, очевидно пряча его.

У Людмилы с азиатской ужиной глаза, они насмешливы, бодры, приметливы. Глянула она с верху телеги этак сызбока на капитана Пономарёва, и он, многоопытный, наторелый, тотчас подумал: «Ну, такая раскусит любого вмиг. Наверное, считает – какой-то цуцик припожаловал к нам. И впрямь, что-то в ней крепущее, как выразился её брат». И капитан Пономарёв непроизвольно встряхнулся, как случалось с ним перед высоким начальством, перестал потирать застывшие руки, даже плащ-палатку слегка распахнул.

Людмиле, по-видимому, около сорока, но она не изношена, свежа, сбито, а не пухло, как многие деревенские женщины, дородна. Она даже ещё вполне хороша собой, и капитан Пономарёв понимает, что ни кирзовые сапоги, ни стежонка, ни одноцветная серенькая косынка не затеняют её очарования и бодрости.

Капитану Пономарёву поначалу, в первые секунды и минуты, показалось, что внешне в брате и сестре мало чего-либо общего, кроме азиатчинки глаз да смуглоты. При всём при том они очень схожи, однако не родовыми, наследственными чертами – чем-то таким особенным, сквозящим изнутри, наверное. Но чем? – почему-то не унималось в капитане Пономарёве, и он украдкой приглядывался к обоим. – Чем же, чем?

Да вот, кажется, чем! – даже обрадовался он своей догадке: нет-нет, да блеснёт что-то по-детски простосердечное, доверчивое, даже наивное в их глазах, такое, что он нередко встречал в глазах новобранцев или своего подрастающего сына. Однако чует и понимает капитан Пономарёв, что тёрты и ломаны брат и сестра жизнью, как в жерновах: какие они оба пропечённые, какие упругие статью, а какая – будто они на охоте – осмотрительность и складность в движениях!

С глазами их брата, рядового Салова, размышляет, не успокаиваясь, капитан Пономарёв, не сравнишь их глаза: у того из щёлочек сквозит и бьёт нещадным лучом упрямство, напористость. Ну, понятно: молодой ведь, паренёк ещё, мальчишка, – снова мягчеет в груди капитана Пономарёва.

Уложили в телегу пожитки, сами уселись в неё, Людмила вожжами понукнула коня, неторопко поехали, перекачиваясь на ухабинах и вымоинах. Виктор вкратце и смешливо рассказал сестре о своей напасти с «бизьнесем». Она не всколыхнулась, ответила просто, но разрывая в горле хрипинку длительного молчания:

– Что ж, братка, наши родители, помнишь, приговаривали: всё про всё ведает только Бог, а людское дело – жить да не томиться… Человек приехал за нашим младшеньким, – глядишь, и утрясётся дело по-человечьи.

«Хм, по-человечьи, – насторожился капитан Пономарёв: что это ещё такое – по-человечьи? – По-человечьи, по-овечьи», – захотелось ему съязвить, но промолчал.

Людмила оборотилась к нему:

– Вчерась Михаил втихомолку убрёл из дома и не вернулся до сей поры. А перед тем сядет на табуретку и мотается, как пьяный: «Как же, сестрёнка, я теперь буду жить!» Ма-а-а-ется. Тукнулось с опозданием в мозгах: вон оно, оказывается, во что угораздился, убегая-то.

Виктор сказал, блаженно попыхивая «козьей ножкой»:

– Но дальше, товарищ капитан, оленьего стойбища братка не уйдёт, у пастухов будет обретаться. Поутру, если хотите, направимся туда. Три-четыре денька пути и – там.

Капитан Пономарёв сурово промолчал, но под его щёками остро вздрогнули шишечки: «Ещё не легче!.. Три-четыре денька? Хм, ну, вляпался я! Начальство тридцать три шкуры сдерёт с меня за этот дурацкий отпуск».

– Всё про всё, говорите, ведает только Бог? Что ж, против Божьей задумки, конечно, не попрёшь, а то получишь подарочек, – с хмурой усмешкой мотнул капитан Пономарёв головой на «стрелу» Бурхана. – В стойбище, так в стойбище. Куда теперь денешься, коли угодил в вашу тьмутаракань? Без братца вашего мне никак нельзя уехать отсюда.

«Без братца вашего» у него получилось так, точно тяжело было разжать челюсть.

Подъехали к дому, – капитан Пономарёв, снова огорчаясь, увидел обветшалый, вычерненный ненастьями барак на три-четыре входа. Людмила и Виктор жили одной семьёй, одним хозяйством, и было оно у них невеликим и обычным: избушка-кухня и теплушка для скота жались друг к дружке во дворе, чуть поодаль горбились покосившиеся сарай с сеновалом, возле них единственным отрадным для капитана Пономарёва островком этого подворья белелась ошкуренными брёвнами недостроенная баня, за пряслами – сотки в две-три огород с кустами картофеля, с морковными и ещё какими-то грядками; имелись корова, конь и олени. Ввели гостя в дом – ветвистые рога марала встретили его в прихожей; по белёным шишковатым стенам тряпичные коврики с идиллическими сценками – с русалками, с лебедями, с пальмами. По вышорканному, с кусочками давнишней краски полу – самотканые пёстрые дорожки, сработанные из лоскутков. Из мебели – стародавний шифоньер, две такие же старые металлические кровати с зеркалистыми шарами по спинкам, грубоватой столярной работы стол и несколько табуреток. Печь – большая, русская, с лежанкой. «Н-да, бедненько, убогонько. Каково им тут живётся? – потёр небритую щёку капитан Пономарёв. – Бежал паренёк сюда, к этой скудости? А как в казарме у нас – и чисто, и просторно, и кафель, и умывальники, и унитазы, и зеркала, и чего ещё нету! Цивилизация, культура! Отслужил бы своё, прибился бы где в городе, – глядишь, зажил бы, как говорит его сестрица, по-человечьи. И чего ему здесь надо?»

Но в то же время капитан Пономарёв отметил, что в доме уютно, тепло, «чистенько». Занавески на окнах хотя и «старенькие», но белоснежные, отутюженные и, почуял он, пахну́ло от них свежестью речной. На стенах ещё – два-три портрета в тяжёлых рамах: пожилые благообразные люди, наверное, отец и мать Саловых или кто-то ещё из старших родичей. В углу, украшенная ризами из выцветших бумажных цветов, золотилась иконка с лампадкой.

Людмила вся в бегу, в хлопотах, но «не суматошлива без толку», – подумал капитан Пономарёв, для которого работа с ротой – это каждодневно также и огромное хозяйство, порядок, чистота. Людмила накрыла под навесом у избушки на длинный дощатый стол, нажарив две сковороды грибов с молодой картошкой; выставила солений, сушёного и варёного дикого и оленьего мяса, домашней выпечки хлеба, бутыль с бражкой на лесных ягодах. Грибов в Говоруше, не без похвальбы рассказывает гостю Виктор, потягивая бражку, страсть сколько. Выйдешь за ограду и в момент можно насобирать ведро, а то и два. Коров сейчас на весь день или даже на всю ночь выгоняют со двора, они бродят по ближним пролескам и кормятся грибами. Пастухов отродясь не бывало в Говоруше, но коровы «минутка в минутку» приходят на дойку.