– А как же мосты… их же на ночь разводят?

– Их посреди ночи минут на двадцать сводят, можно проскочить. Когда опаздываешь, таксист несётся вдоль Невы: не успел на один, птицей летит к другому…

Она закрывала глаза, проглатывала противный ком, вздымавшийся из глубин желудка, представляла, как мчатся они на такси вдоль Невы – птицей, птицей… Очень сильно тошнило.

– Когда ты приедешь, – заговорщицким тоном говорил Аристарх, – клёны в Ботаническом саду будут красными-красными… Это так красиво – до слёз! Красными, как… – и дальше горячечной бормотнёй разговор катился в сладкую головокружительную бездну воображаемых объятий, и бурного шёпота, и невыразимого, непереводимого на человеческий язык воробьиного счастья…

Первый экзамен, сочинение, она написала блестяще! Взяла свободную тему и вылила весь восторг: апрель, разлив, старая автомобильная шина вместо обычной качели, и та высота, на которую поднимается душа и остаётся там трепетать, когда ты ухаешь вниз, чуть ли не в воду… В этом тексте отсутствовали: Аристарх, венчальные свечи, протяжный голос батюшки и весёлый говор художников в столовой, расписанной как холуйская шкатулка; но всё равно получилось так, будто апрельский ветер гулял по страницам, заполненным её крупным наклонным почерком. Комиссия отметила поэтичность стиля, абсолютную грамотность, умение «создать из несущественных деталей картину весны в родной Мещёре…» Пятёрка!

Она готовилась к остальным экзаменам, пересиливала тошноту, а главное: перестилала постель, мыла, колола, кормила… – да нет, почти уже и не кормила, разве что кисель клюквенный варила… – провожала, неуклонно и неостановимо провожала папку.

Звонок Анны застал её врасплох и как-то… озадачил. Она выслушала просьбу, помолчала мгновение и уточнила:

– Ты едешь одна? Без Ромы?

– А что?.. Все зачёты сдала, свободна как птичка. – Голос сестры звучал легко, даже задорно, но Надежда, с её отличным слухом – второе сопрано в хоре, – различила в знакомом голосе некоторую взвинченность.

– Не привязана я тут – сидеть выслушивать нотации от будущей свекрухи, – продолжала та. – Ромка пусть сдаёт свои минимумы-максимумы, а я – что, каторжная? Я ему ещё успею быть рабой любви. В Ленинграде никогда не была, охота приобщиться к восторгам публики. Короче: тебе удобно спросить, или мне самой звонить-навязываться, как новой родственнице? Надеюсь, ты охрану к нему не приставила? Из пулемёта не метёшь каждого, кто приблизится на километр?

– Ох, ну что ты несёшь… – вздохнула Надежда. – Разумеется, удобно. Я узнаю сегодня же. Правда, сейчас у Аристарха очень напряжённое время, экзамен за экзаменом…

Анна фыркнула, и Надежда поспешила вновь уверить сестру, что – конечно же, конечно…

…хотя сама совсем не была уверена, что Аристарх с восторгом отнесётся к идее стать организатором визита Анны в Северную столицу – в горячую-то пору экзаменов. Так оно и оказалось, причём давно она не слышала в его голосе такой нескрываемой злости. Вот уж она всегда чуяла мельчайшие оттенки настроения в любой его фразе, в любом междометии. Обычно, разозлённый, он говорил медленно, внятно и очень вежливо. Но она-то знала: он сейчас едва не скрежещет зубами от ярости.

– А что бы наоборот, – мягко спросил он, и в трубке звенело от напряжения. – Что бы Ане три дня посидеть с отцом, а тебя, ради разнообразия, отпустить воздуху глотнуть?

И вполне понимая его настрой и его возмущение, сама умирая от желания обнять его, особенно сейчас, когда так тяжко одной и так тошнит, что ни один проглоченный кусок не остаётся безнаказанным, Надежда торопливо принялась объяснять, что… это никак не получается, Аристарх… Анна не может, не умеет с папкой. Ни сноровки, ни терпения. А он совсем тяжёлым стал… и она, когда приезжает, даже брезгует за руку его взять. Ты понимаешь…

– Вот это я как раз понимаю! – рявкнул он, уже не сдерживаясь. – Отлично понимаю, как удобно некоторым бесстыжим валить на младшую сестру всю пахоту по умирающему отцу! – И оборвал себя, умолк. Виновато проговорил: – Прости. Я как-то… расстроился. Соскучился ужасно! Извини.

– Аристарх… – сдавленно проговорила она. – Ты же сам знаешь: мы скоро увидимся. Папка, он… потерпи.

– Извини, – опять буркнул виновато. – Ладно, я встречу её с поезда. Ну, и… может, в Эрмитаж прогуляю, или в Русский… Полдня, не больше! Я тут закопался по уши, даже от дежурств отказываюсь. А где она остановится?

– Не знаю… – растерянно произнесла Надежда. – Я не спрашивала. Может, она надеется…

– На что? – оборвал он раздражённо. – Лечь со мной валетом? Или с Гинзбургом?

И поскольку Дылда подавленно молчала, как только она умела – глубоким исчерпывающим молчанием, – он тут же и осознал, что он хам и говнюк и что с родственниками так себя не ведут. Даже с малоприятными родственниками, которые небось тебя-то принимали, пусть и на холодной веранде. Вдруг вспомнил, что Гинзбург вроде на дачу к брату перебирается на недельку? Намеревался, по крайней мере.

– Ладно, – повторил, вздохнув. – Вроде тут Гинзбург на дачу к Лазарю собрался, тогда освободится его одиночная камера. Попробую с ним договориться. Обольстить: когда ещё в его постели окажется юная особа. Правда, это такой клоповник! Ты предупреди её…

– Хорошо! – обрадовалась Дылда. – Ой, спасибо тебе, Аристарх!

Она порой ужасно смешила его своей старомодной церемонностью. Полюбуйтесь: благодарит, как высокопоставленного благодетеля.

– Дурочка! – сказал он и засмеялся. И дальше уже побежал нормальный разговор: моя любимая дурочка, мой учебный паровоз… ну как ты, как ты, как ты… моя любимая…

* * *

Анна поразила его сразу – тем, как стильно и дорого была одета. И это в наше время повсеместной ужасающей нищеты во всём. Лёгкий, с жемчужным блеском, плащ, сапожки на каблуках. Даже небольшой чемодан красно-коричневой кожи и такая же сумочка через плечо были импортными, подобранными в цвет сапогам. Бледно-голубой невесомый шарфик отзывался её прозрачным глазам сибирской хаски.

Держала она себя в высшей степени дружески. Страшно благодарила, что встретил «при такой занятости».

– Как я тебе, – спросила по-свойски, покрутившись на каблучках. – Гожусь в родственницы? – из чего он заключил, что Дылда успела рассказать сестре о венчании. Ну, что ж, подумал, это ведь правда, чего тут скрывать. Вслух проговорил:

– Ты прямо с подиума итальянского дома моды. Гуччи, Прада, Версаче… что там ещё…

– Именно! – подтвердила она весело. – Имеем потрясающую спекулянтку Розу, с сестрой в Турине; а Ромочка по-прежнему уверен, что его без-пяти-минут-жена должна быть одета как куколка.

И в этом заявлении ему послышался намёк на то, как плохо, откровенно говоря, была одета его Дылда. А он, откровенно говоря, никогда не обращал на это внимания, – тупица! Замечание Анны, якобы невинное, но с ощутимым подтекстом, сразу испортило ему настроение, и без того не блестящее: послезавтра был последний срок сдачи латыни, и день, скормленный на променад приезжей гостьи, очень бы ему пригодился. Ладно, сегодня он, как пристойный шурин… или зять? или свояк? – прогуляет девушку, а завтра – шалишь. Завтра с утра он просто слиняет в общежитие к Лёвке, они возьмут по пиву и переберутся на своё бревно с видом на Петропавловку – зубрить каждый своё. А большая девочка вполне себе погуляет с картой города самостоятельно.