В своих воспоминаниях Хрущев отрицает, что добивался встреч со Сталиным, однако здесь противоречит сам себе. В своих мемуарах, говорит он дальше, он упоминает эти встречи только потому, что «в конце концов я был членом Военных советов на фронтах и членом Политбюро, и Сталин меня знал и со мной считался…»90.

Постепенно Хрущев начал относиться к Сталину теплее — главным образом потому, что потеплел к нему и сам вождь. Советские войска одерживали победу за победой, Сталин повеселел, и докладывать ему теперь «было одно удовольствие», вспоминает Хрущев91. Все его рапорты на протяжении войны производят такое впечатление, словно написаны с целью порадовать или развеселить Сталина. В двух докладах июня 1942 года он приводит выдержки из дневника убитого немецкого офицера и нелестное сравнение американского танка М-3 с советскими танками92. В другом докладе мы встречаем забавную историю о горячей перепалке между полковником и генералом, оборванной возгласом генерала: «Товарищ полковник, не забывайтесь!» «Эта история, — вспоминал Хрущев, — Сталину особенно понравилась. И много лет спустя он мог улыбнуться и сказать: „Товарищ полковник, не забывайтесь!“ Это означало, что младший по должности должен подчиняться старшему…»93

Как ни старался Хрущев, ублажить Сталина ему удавалось далеко не всегда. В марте 1943 года, по воспоминаниям Жукова, Сталин позвонил Хрущеву, находившемуся в это время на Воронежском фронте, и «резко отчитал» его за «непринятие Военным советом мер против контрударных действий противника». В этом же разговоре Сталин «припомнил Н. С. Хрущеву все его ошибки… допущенные в процессе летних сражений 1942 года»94. Другой источник подтверждает, что, «когда Голиков и Хрущев потеряли контроль над войсками на Воронежском фронте под Белгородом, Жукову пришлось буквально брать командование на себя…»95.

Июль 1943 года ознаменовался прославленной битвой на Курской дуге — величайшим танковым сражением в истории, в котором почти четыре тысячи советских танков противостояли трем тысячам немецких танков и самоходных установок96. Хрущев, естественно, рассказывает о битве со своей точки зрения, явно преувеличивая свою роль97. По его рассказу, перебежчик-эсэсовец предупредил его, что завтра немцы готовятся пойти в атаку, и Хрущев позвонил в Москву, чтобы поставить в известность высшее командование: «Сталин выслушал меня спокойно, и это мне понравилось: не проявил ни грубости, ни резкости»98. Хрущев рассказывает, что Сталин спросил, какие у него будут предложения, и Хрущев ответил: «Наши укрепления солидные, и у нас существует уверенность в том, что мы на этих укреплениях заставим врага положить свои силы и истечь кровью. Сами наступать мы еще не можем, но оборону держать готовы: обороняться можно и при меньшей силе».

Мы не знаем, в самом ли деле Хрущев осмелился столь уверенно давать Сталину советы по военным вопросам; он тут же спешит оговориться: «Не знаю, говорил ли он раньше с Ватутиным… Иногда Сталин звонил мне, а в другой раз раньше командующему. Хотел бы, чтобы меня правильно поняли: вот, дескать, звонил ему Сталин. Мол, Хрущев выпячивает себя. Нет, не выпячиваю… Сталин меня хорошо знал и считался со мной, даже несмотря на свое бешенство в моменты тяжелейшего положения для страны, когда он незаслуженно переносил свое настроение на других, когда искал „козла отпущения“… В принципе Сталин относился ко мне с доверием. Он часто звонил мне и спрашивал о моем мнении. Так было и в Сталинграде, и на юге, и на Курской дуге»99.

Дмитрий Суханов впервые встретился с Хрущевым в 1940 году. В Сталинграде Хрущев поразил его «интриганством»: этот человек «любил критиковать других, но сам не терпел критики», «окружил себя льстецами» и «с удовольствием пользовался своими привилегиями. Он возил с собой собственного повара (он любил поесть — Сталину это нравилось) и пил тоже свое. Будучи членом Военного Совета, он даже на фронте всюду ходил с охраной»100.

У Суханова были причины ненавидеть Хрущева (много лет проработав помощником у Маленкова, он был арестован после смещения своего покровителя), однако его свидетельство во многом заслуживает доверия. В том, что у Хрущева были личный повар и телохранители, ничего удивительного нет, как и в том, что такой энергичный человек любил поесть. Более расположенный к Хрущеву свидетель, проведший вместе с ним немало времени, кинорежиссер Довженко, согласен с тем, что Хрущев окружал себя незначительными и угодливыми помощниками101.

В начале 1943 года, когда Хрущев уже подбирал кадры для будущего государственного и партийного управления послевоенной Украиной, он вызвал на свой командный пункт в лесу комсомольского руководителя Василия Костенко. «Пронзительный взгляд его небольших глаз как будто вонзался в меня, — вспоминает тот. — Я старался говорить поменьше, в основном отвечал „да“ и „нет“. Говорил он. Он любил поговорить и часто отходил далеко от темы беседы. Это был нормальный, демократический разговор». Но хотя Хрущев и «выглядел простым, незаносчивым человеком, фамильярности он не любил и не позволял; напротив, ему нравилось, когда ему кланяются».

Оказалось, Хрущев хочет, чтобы Костенко возглавил комсомольскую организацию Украины. Он спросил, знал ли Костенко своих предшественников. «Что за вопрос? — подумал Костенко. — В конце концов, почти все комсомольские секретари на Украине погибли, и по крайней мере один из них — уже после того, как Н. С. [Хрущев] прибыл в Киев».

Костенко ответил, что знал. «Сколько именно?» — поинтересовался Хрущев. Костенко ответил: «Двенадцать». — «Составьте мне список», — потребовал Хрущев.

«Этот приказ меня просто потряс, — рассказывает Костенко. — Зачем ему это понадобилось? Но я напечатал список и принес ему».

«Отвезите его в отделение НКВД [в ближайшем городе], — приказал Хрущев, — и передайте им от моего имени этот список. Пусть выяснят, кто из этих людей еще жив».

Костенко так и сделал. Два месяца спустя он получил список обратно: напротив всех фамилий стояли жирные красные минусы. «Никого не осталось в живых», — понял он. Костенко поехал к Хрущеву и застал его в кабинете одного. «Я рассказал ему, что получил список и что никого из этих людей нет в живых. Он встал, подошел к окну, долго молчал, потом прошелся по кабинету. Повернувшись ко мне, он сказал: „Сколько людей убили ни за что“»102.

В том же 1943 году помощник Хрущева Павел Гапочка послал главе украинского НКВД Сергею Савченко другой список из сорока восьми фамилий — украинская интеллигенция, историки, артисты, писатели, композиторы, физики, лингвисты. Савченко должен был выяснить, кого из них «можно вернуть на Украину для продолжения научной и культурной работы». Из сорока шести человек, о которых НКВД удалось найти сведения, двадцать шесть были приговорены «к высшей мере наказания» (с пометкой «приговор приведен в исполнение»), а еще шестнадцать — к разным срокам тюремного заключения, и «нынешнее их местонахождение не известно»103.

О реакции Хрущева мы ничего не знаем. Однако из истории с этими двумя списками можно сделать несколько выводов: Хрущев в самом деле не представлял себе истинного размаха террора, но узнал правду не в пятидесятых, а гораздо раньше. Мы видим также, что даже в тяжелые годы войны Хрущев придавал огромное значение работникам науки и культуры. В это трудное время он находил возможность отвечать на всевозможные письма и просьбы украинских интеллектуалов104. Он организовал прием в партию поэта Тычины105 и пригласил Довженко, к этому времени снова оказавшемуся в фаворе, с собой в поездку по фронтам106.