Слушая, Грених не мог решить, чему поражаться больше, тому, о чем говорит этот человек, или с каким хладнокровием это делает.

Теперь стало понятно, почему одна его половина жила по настоящим документам, а другая наследовала душу. Душе он дал имя Феликс Белов, желая, следуя логике Фрейда, очиститься, обелиться и обрести счастье, а еще обрести сферу деятельности, в которой он приносил бы пользу, – ею стала почему-то английская разведка.

И ему было от чего отбеливаться. Работа на охранку, тирания жандармов, наемные убийства, доносы на своих одноклассников и учителей, долгий плен, вынужденный каннибализм. А потом тиф, амнезия, беспамятство… Впрочем, про тиф Белов так ни слова и не сказал. Зато поведал, как «завербовал» Вольфа – то бишь ту свою часть личности, которая была способна на убийства, грабежи, имеющую достаточно отваги, бесстрашия и, может быть, даже безумия, чтобы отправиться к своему самому отъявленному врагу, шантажом заставить выдать значок КИМа и записать его в студенты самого вожделенного среди советской молодежи института.

Оставалось загадкой, что Белов, то есть Вольф, предъявил Швецову, отчего тот пошел на сделку? Если бы просто поведал свой рассказ, он бы долго не тянул и кокнул в темном переулке руками многочисленных своих пособников. Видимо, у Вольфа-Белова было на него что-то еще, достаточно значительное, чтобы такой человек, как Влад Миклош, сидевший в кресле губпрокурора, не только оставил шантажиста в живых, но и исполнил все его требования.

– То, что вы сейчас поведали… – начал озадаченный Грених, – в это трудно поверить. Если бы Ольга Бейлинсон первая не рассказала о своей записке с планом винного погреба и о лопате, то я бы, наверное, и не поверил. Хорошо бы отдать эту бумагу…

– Нет! – резко поднялся тот. – Нет у Вольфа этой бумаги. Вы хотите, чтобы в суде он предстал как свидетель? Вольф не станет с вами откровенничать – открыто заявить, кто он и что пережил, не сможет. Да все решат, что он сошел с ума! А кто поверит сумасшедшему? Вы сами сейчас сидите и недоверчиво кривитесь. Во-вторых, его старый отец не вынесет позора – сын – каннибал, провокатор, наемный убийца. Он удавится, едва о таком услышит. В-третьих, в рамках советского закона Вольф уже совершил добрую дюжину преступлений. Начиная с того, что берет деньги на свою личную месть у английской контрразведки, кончая шпионской деятельностью в пользу охранки в прошлом. Ему остается только одно – разоблачить как можно больше негодяев. И поверьте, я дойду с ним до таких высот, что Ольга уже не будет нуждаться в жалкой записке, что составила в пору своего заточения в собственной усадьбе.

Грених слушал и наблюдал его повадки, жесты. Феликс Белов не был однобоко прост: он то представал личностью возвышенной, лиричной, то слабой, то закрывался в панцирь чудаковатости, то играл английского контрразведчика, выполняющего секретное задание. Как бы сделать так, чтобы посмотреть, каков же Вольф?

– То есть вы считаете совершенно неприемлемым, если Вольф предстанет в суде как свидетель, чтобы помочь невиновному избежать несправедливого наказания? – начал прощупывать почву профессор.

– Вы что, совсем ничего не поняли? – раздраженно оборвал его Белов. – Почему он должен бросать себя на общее поругание ради незнакомого ему человека? Вольф арестован за свои налеты, этого достанет. Между прочим, он копировал манеры Леньки Пантелеева, иногда им представлялся. Чего доброго, еще повесят на него чужие преступления. Самая омерзительная сторона человеческой души – это тайное, постыдное желание спихнуть последствия своих не самых лучших поступков на кого-то. И этой порчей больны все, а русские чекисты, в руки которых он угодил, – поболе всех. Если ему насыплют что-то лишнее, клянусь, я за себя не отвечаю. Я сотру с лица земли весь Советский Союз к чертям. Хоть мне и интересно наблюдать за развитием этой новой формы государственности. Кажется, у нее есть шанс. И я, агент «Интеллидженс Сервис», призван очистить его от порчи. В интересах британской короны, а теперь и в личных интересах. Так что… не злите меня. Ясно?

Грених наблюдал, как гнев в его лице медленно сменился выражением достоинства. На словах «британской короны» он вздернул подбородок и пригладил волосы.

Интересно, почему он решил записать Вольфа в налетчики? Наверное, живя в Петрограде, слыша истории об ограблениях, которые совершал этот советский Робин Гуд, в мечтах представлял, как делает то же самое. Ему очень хотелось замазать толстым слоем романтики все то, что он совершал. Гораздо приятнее быть благородным разбойником вроде Арсена Люпена, английским шпионом, получившим задание уничтожать негодяев, чем чьей-то шестеркой.

– Дело в том, что… – Грених тяжело вздохнул перед решающим шагом. Надо действовать немедленно, пока пациент открыт для диалога. – Дело в том, что Вольф сегодня утром уже поведал мне эту самую историю про винный погреб, что и вы сейчас. Вот только главным действующим лицом в ней были… вы.

– Я? – Лицо Феликса вытянулось.

– Меня это тоже привело в замешательство. – Грених сцепил пальцы на столе.

Феликс вскочил со стула, сделал шаг назад, обвел комнату потерянным взглядом, будто ища спасения в окружающих предметах.

– Я? – вновь повторил он. – Но… как? Не может быть! Зачем? Зачем он это сделал? – Придвинул стул, сел и вдруг обессиленно спрятал лицо в ладонях.

– Сдается мне, один из вас лжет, – ожидающе глядел на него Грених.

– Ну конечно, он! – Феликс распрямился, лицо его сделалось решительным. – Чертов предатель. Он лжет, хочет теперь свалить все на меня… Ах, зачем я с ним связался! Ведь и в гимназии мы не ладили, он меня всегда дразнил жидовской мордой, хотя сам же и еврей. Пожалел убогого… А как вышло, что вы говорили с ним? Он здесь, в ИСПЭ?

– Да, его привезли на освидетельствование из ардома.

– И он до сих пор здесь?

Грених немного подумал и рискнул:

– Да, если хотите, мы его позовем. И вы спросите с него за ложь.

Он поднял трубку и, боясь, что Феликс следит за его действиями, знает правильные цифры приемного покоя и обнаружит игру, набрал настоящий номер. Пришлось сказать медсестре, дежурившей внизу, несусветную странность и получить волну удивленных вопросов, на которые приходилось давать не менее странные ответы. Грених попросил привести заключенного Вольфа Семена, если того еще не увезли обратно в ардом, несколько раз повторил невпопад «да» и «нет», положил трубку в самый разгар удивлений и стал ждать, мысленно считая до ста. Ему было не привыкать играть в подобные игры с больными. Но на этот раз было сложнее…

Мысль, что парень, сидящий напротив него, все же изумительный актер, которому позавидовал бы сам Мейерхольд, вилась над Гренихом беспокойным мотыльком.

А что, если ему откуда-то стала известна история Ольгиного знакомца? Что, если у него какой-то тайный замысел и он его планомерно осуществляет, и сейчас пытается вовлечь в свою игру и судебного психиатра, через руки которого проходили сотни преступников, пытающихся вывести свои преступления по одиннадцатой статье. Мол, они действовали в помрачении ума, а следовательно, нуждаются не в тюрьме, а в лечении. Грених давно научился вычислять малейшее притворство. Но здесь пришел в затруднение.