деятельности, систему изданий. Во-первых, практически всякая беллетристическая книга Новейшего времени, предназначенная для чтения, броско и оригинально оформлена. Таков, видимо, императив работы оформителя, выдвигаемый им самим или его заказчиком. Иначе говоря, так идеологически формулируется позиция создателя образа книги в книгоиздательской системе – последний отзвук романтической идеи художника, определяющий его место в издательстве как социальном институте и выступающий теперь уже результатом согласования со стандартизированными представлениями внутри этого института, нормами вкуса авторов и издателей, техническими возможностями и нормативами и т. д. В этом кредо, которое можно было бы назвать демонстрацией независимости, соединяются максимы выразительности, т. е. обращения к мыслимому партнеру при специально подчеркнутой настоятельности этой коммуникации, заинтересованности в коммуниканте, и оригинальности – иначе говоря, независимости своих мотивов и действий. Парадокс сосуществования и взаимодействия этих разнонаправленных устремлений является начальным импульсом художественной динамики, эволюции художнических решений. Научная книга, в противоположность описанному, включена в культуру исследовательского сообщества, к разделяемым нормам которого принадлежит, среди прочего, экспрессивная нейтральность – коррелят универсальной доступности и проверяемости знания, предъявленности как его результатов, так и принципов их получения.

Тем, во-вторых, напряженнее, подчеркнутее игра оформителя на визуальных символах высокой ценности, особой значимости данной книги, именно этого издания, умножение знаков его важности для читателей во всей структуре оформления. С данной стороной оформительского искусства, с данными нормами работы художника и вступает во взаимодействие издатель. Его роль состоит в создании условий для обобщения смысла того или иного принятого им к изданию текста, в моделировании аудитории при переходе из текстового вида – в книжный. При этом настоятельность издания для читателя – мера авторитетности издателя и собирательный образ его адресата – отыгрывается на противопоставлении значимости текста (высокой или всеобщей) и его доступности (узкой или широкой). Чем дальше мыслимый адресат текста от группы его создателей и среды первого прочтения, тем подчеркнутее в его оформлении знаки общезначимости, с одной стороны, и принадлежности к «высокой» культуре, с другой. Следы бытования «в узком кругу» становятся конструктивными элементами оформления. Пестрота же и броскость исполнения несут на себе значения широкой адресации. Иначе говоря, в управляющем поведением издателя книг для чтения ценностном остатке просвещенческой программы всеобщности знания, культуры, разума постоянно проблематизируется, подчеркивается и снимается барьер между кругом посвященных (ценителей и знатоков) и «всеми», людьми как таковыми. Чем в большей мере издатель работает на группу первоочередного чтения, тем меньше экспрессивная нагрузка текстового оформления или сопровождения (скажем, таков литературно-художественный журнал, как правило, ограничивающийся самим текстом). Напряжение между установками художника и императивами издателя выступает источником дальнейшей динамики образа книги – визуальным выражением смены воспринимающих текст групп.

Важно при этом, в-третьих, что любое литературно-художественное издание в принципе многоадресно. В тем большей мере это относится к переизданиям: в них контексты заимствования значимых элементов оформления, контексты их адресации и «отрицательной референции», по выражению американского социолога У. Томаса, многократно перекрещиваются и наслаиваются, образуя множественную систему рамок – характерную многоукрашенность, избыточность как знак «культуры» для широких масс, для различных слоев и групп аудитории. (Тогда одностильность оформления будет соответствовать обращению к своим, к ценителям, или стилизацию подобного коммуникативного действия.)

Видимо, можно говорить о «плавающей» адресации литературно-художественного издания как конструктивной черте социальной и идеологической системы литературы. В оформлении книги используются символы как минимум двух культурных групп – создателей и рецепторов (инициаторов и последователей), в каждом же конкретном случае синтетичность образа книги еще выше, что и позволяет ей (и литературе) играть в обществе интегрирующую, символически объединяющую роль, поддерживая в виде переиздания образ постоянства в изменении. Кроме того (и это может стать началом дальнейшей динамики оформления книги или даже оформительского искусства в целом, его стилистики), каждый раз в процессе социальной жизни издания можно обнаружить как минимум еще одну группу, для которой именно данный тип издательского решения – образ книги, сопровождение текста и т. д. – наделяется значениями культуры, предопределяя и трансформацию семантики текста, его восприятие. Например, научное (в отношении издания) принимает смысл всеобъемлющего и окончательного, делая не только терпимым, но даже привлекательным наличие в общем-то совершенно излишних для читателя редакций и вариантов, текстологических и историко-литературных комментариев, занимающих в некоторых беллетристических изданиях «Науки» до 60% объема книги и существенно удорожающих ее. Либо же, скажем, факсимильное, рассчитанное на специалистов издание, продлевающее жизнь оригинала, но уже в ранге музейного экспоната или памятника, своим воспроизведением бесспорного и давнего образца вплоть до сортов бумаги или опечаток становится для групп новоприобщенных к книге читателей с повышенными финансовыми, коммуникативными и другими социальными возможностями эквивалентом роскоши, экзотики, дорогим подарком или домашним раритетом и т. д.

Поэтому применительно к беллетристике анализ предполагаемой адресации в форме издания должен был бы дополняться исследованием композиции типовых домашних библиотек – именно их состава, а не профиля чтения владельцев, почему книги из массовой библиотеки здесь не важны: они обращаются как тексты (читаются), а не как книги или издания. Мы же ограничимся тем, что будем при дальнейшем рассмотрении иметь в виду хотя бы некоторые воображаемые структуры книжных собраний, в замкнутом и целостном (репрезентативном) или открытом и разновременном (кумулятивном) составе которых могла бы занять место та или иная книга. Понятно, что особое внимание должно быть при этом уделено именно знакам целостности домашней библиотеки (сериям, библиотечкам) или ее символическим фокусам, ядерным компонентам, «сверхкнигам» (редкому или старому изданию, миниатюрной книге и т. п.).

И наконец, в-четвертых, издания произведений художественной литературы – и это еще одна характеристика своеобразия, в сравнении с наукой, функций литературы в обществе и самого устройства литературной системы – имеют более долгую и развитую историю – это можно сказать об изданиях текстов того или иного периода в прошлом на настоящий момент во всей их совокупности. Создатели книги вместе с тем куда настойчивее, чем в области науки, включают значения «прошлого» и «иного» в образ издания. Можно напомнить и о фундаментальном значении для литературной культуры образов, отмеченных авторитетностью давнего и иного, эталонов устойчивости среди динамики – наиболее часто и разнотипно переиздаваемой классики, что по напряженности несравнимо со значением классических авторитетов в науке.

Все эти обстоятельства и создают впечатление индивидуальной множественности, складывающейся при общем взгляде на совокупность литературно-художественных изданий, книг той или иной страны или эпохи. Однако типовая структура изданий беллетристики и синхронии – для реального читателя-современника – беднее, нежели разнообразие видов научной книги (или – еще шире – научной информации). Так это, по крайней мере, у нас в стране: ежегодное количество изданий научной литературы выше, чем число названий выходящих беллетристических книг. Среди первых больше и количество серий. Таким образом, множественность образов книги может относиться лишь к единичным изданиям, нас же, как социологов, интересуют типы издательско-оформительских решений и в этом смысле – типовые ситуации взаимодействия в процессе функционирования книги, как они отложились в форме ее издания. К тому же выводу приводят и более общие соображения. Функция литературы и книги – в самом общем виде – интегративная: они синтезируют символы различных социальных и культурных слоев и групп, в особой условной модальности уменьшая порядок их разнообразия. Кроме того, обобщенные значения литературы, структура литературных образцов, нормы их восприятия и оценки в большой мере закрыты от рационализации – дифференциации, продумывания и очищения – изнутри самой литературной системы. В конкретных исторических условиях нашей страны такое понимание литературы усугубилось и особенностями организации книгоиздания на ранних этапах культурной революции в годы советской власти, когда акцентировались прежде всего задачи массового приобщения широких слоев к единому набору культурных образцов и благ. Эти тенденции к массовизации культурного процесса остаются во многом значимы и по сей день. В принципе это требовало бы постоянного перехода от анализа композиции домашних библиотек, о чем шла речь выше, к структуре книгоиздания в целом. Последнюю же необходимо прослеживать в ее историческом движении, отмечая как воспроизводство групп хранителей культурной памяти (лишь для них значима и «видна» история изданий данного