и дышать становилось всё труднее. Адехи поднял руку и пошарил на столе, достав мешок с калиевыми патронами. Один он взял в рот, ещё два подал Климу.

— Это продлит нашу агонию, но с ними хлор не выжигает лёгкие.

Разжав челюсть Ломану, Клим вставил патрон ему, потом себе. Адэхи наблюдал за ним с безучастным, отсутствующим видом. Взглянув на ладонь, на так и не востребованный пистолет, он положил его на стол.

— Если передумаешь.

Вода медленно продолжала прибывать. Заметив, что она дошла Ломану до пояса, Клим тяжело поднялся, и голова тут же пошла кругом.

— Помоги.

Вместе они подняли так и не пришедшего в себя Ломана и положили его на цилиндр генератора, прислонив к стене. Сами сели на стол, глядя на подступающую к ногам воду.

— Адэхи, так не должно быть, — тяжело произнёс Клим, чувствуя, как с каждым мгновением слова даются всё с большим трудом. — Мы должны искать выход.

— Его нет.

— Вот так просто? Ты даже о нём не думаешь? Но о чём-то ты сейчас думаешь?

— Все мои мысли о Пикчу. Скоро мы встретимся и поскачем по прериям к берегам полноводных рек. Туда, где я стану свободен. Там мы будем охотиться на могучих бизонов и быстроногих оленей. Уже скоро…

Внезапно вода забурлила пузырями вырывающегося хлора и, закашлявшись, Адэхи замолчал. Закрыв глаза, он положил голову на плечо Климу, уронив длинные спутанные волосы себе на грудь.

«Так вот как оно всё происходит», — подумал Клим, догадываясь, что его сознание ещё держится лишь на тонкой хлипкой нити. Сейчас эта нить оборвётся, сознание его покинет, чтобы не возвратиться никогда. «Подводники не умирают, — неожиданно вспомнились слова Олафа Тапперта, — они проваливаются в ад на отдых».

Соскользнув с генератора, в воду с громким всплеском повалился Ломан. Он пропал с головой, но затем всплыл.

«Надо его вытащить», — сквозь накатывающий мрак пробивался к свету слабый росток мысли. Но Клим не смог сдвинуться с места, и всё вокруг поглотила тьма. И вдруг всё изменилось. Исчез душный отсек, насквозь пропитанный ядовитыми испарениями, исчез моргающий плафон аварийного освещения, исчезли свисающие над головой кабели, трубы, стеклянные глаза приборов. Теперь повсюду сверкал яркий солнечный свет. Он отражался от воды густыми переливами радуги и возвращался в небо, зачерпнув из реки прохладной свежести. А вокруг, на сколько хватало глаз, простирались сочные зелёные поля. Конь под ним мирно щипал траву, чутко поводя ухом, словно кого-то ждал. Неожиданно он поднял голову. Встрепенувшись, конь заржал и, встав на дыбы, забил копытами. Ощущение ожидания чего-то важного не покидало и Клима. Он знал, что сейчас что-то произойдёт. То, что наполнит его свободой, перевернёт всю его жизнь! А затем он увидел его. Вздымая брызги, вдоль берега реки мчался всадник. Закрывшись ладонью от солнца, Клим глядел, как он приближается, и чувствовал в груди невероятный подъём. Он уже догадался, кто это. Всё было так, как и описывал Адэхи. Острые сверкающие глаза всадника пронзали Клима насквозь. В левой руке его зажат изогнутый лук, а волосы… они шевелились тысячей змеиных голов! Поравнявшись с ним, Пикчу вздыбил своего коня, затем, развернувшись, поскакал прочь. Они не сказали друг другу ни слова, но понимали друг друга так, как не смогли бы объясниться и тысячами слов.

— Скачи за мной! — звал Пикчу. — И да пребудет с нами славная охота!

Клим рванул следом, но вдруг понял, что не может сдвинуться с места. Что-то держало его, как держит якорь судно, пеньковый канат — воздушный шар, как держит утопленника на дне цепь с пудовой гирей.

Пикчу удивлённо остановился и замер, сверля его пронзительным взглядом угольно-чёрных глаз.

Внезапно Клима осенило! Он не может вот так взять и уйти. Резвиться в лесах, подобно индейцу, загоняя добычу, ловить рыбу в полноводных реках, купать на перекатах коня — всё это ему недоступно, потому что держит его тяжёлый груз. И груз этот — неисполненный долг. Не должен убийца миллионов остаться жить. Это несправедливо, возмездие должно быть неотвратимо. Мир рухнет, исчезнет смысл существования жизни, если зло восторжествует над добром! В душе Клима бушевала буря, и Пикчу её почувствовал. Он глядел на него долгим, изучающим взглядом, а затем, приложив руку к сердцу, как прикладывают индейцы, подчёркивая душевное родство, неожиданно склонил голову.

Глава двенадцатая

Даже во сне Герман Фегелейн не переставал думать о золоте. Оно выстраивалось штабелями ящиков, россыпью блестящих гор, грудами необработанных самородков. Он заворочался, затем вскочил и, включив свет, в который раз развернул карту. Систему озёр и водопадов он выучил наизусть, и, казалось, карта уже и не нужна. В сотый раз Фегелейн мысленно прошёл вдоль берегов, вспоминая всё в мельчайших деталях. Неровной спиралью он отметил место, где осталась убитая анаконда. Затем заштриховал тот участок джунглей, где на них напали туземцы. Ещё прочертил прерывистую линию пути вдоль реки. Вся карта была изрисована вдоль и поперёк линиями маршрутов, цифрами глубин, знаками, символами, зубьями водопадов. Не было только главной отметки — той, которая бы указывала на исчезнувший клад. Фегелейн откинулся на подушку и мыслями снова унёсся на берег озера. Где бы он сам спрятал золото, будьа месте Бормана? Что знал Борман, чего не знает он, Фегелейн? Заскрипев зубами, он снова сел на край кровати, свесив ноги. Ничего нового в голову не приходило. Тогда он встал и подошёл к окну. Светало. По двору гуляли проснувшиеся куры. Ловивший всю ночь в конюшне крыс хозяйский кот, напротив, теперь выбрался под первые лучи солнца и готовился спать. Заржали лошади, и Фегелейн подумал, что давно не посещал конюшню, а стоило бы. Лошадей он любил больше, чем людей. Зевнул, потянулся, а затем вдруг увидел то, что заставило его вмиг забыть о лошадях. Напротив окна всегда висело тяжёлое деревянное ведро. Раньше хозяин использовал его для подъёма воды из озера, но когда обзавёлся лёгкими жестяными вёдрами, деревянное оставил за ненадобностью. Из ведра торчал черенок короткой лопаты, хотя ещё вечером оно было пусто. Это был знак. Его бывший сослуживец по кавалерийскому полку, а ныне — завербованный агент из охраны виллы Антон Конрад хотел что-то сказать. Антон не отличался смелостью и боялся рисковать, опасаясь кому-нибудь признаться, что они с Фегелейном знакомы, но по этой же причине испугался отказаться от вербовки. Слишком много о нём знал Фегелейн, чтобы Конраду показывать характер, но с другой стороны, группенфюрер не злоупотреблял своим влиянием и прибегал к услугам агента лишь в самых крайних случаях. За всё время их жизни