В конусе света снова блеснуло лезвие. В помраченном сознании не осталось ни единого уголка для стыда в момент, когда похититель взрезал и сорвал с него штаны и трусы, пропитавшиеся мочой и испражнениями.

Неизвестный не отреагировал на его слабый стон, равно как и на темное пятно, расползавшееся на брюках. Спокойно и умело он освобождал пленника от всех покровов. При каждом соприкосновении лезвия с кожей Алистер содрогался не столько от холода, сколько от страха.

Из глаз его текли слезы жалости к своей злосчастной судьбе. Так, спазм за спазмом, капля за каплей, он остался совсем голый в окружении вонючих обрывков, под нещадным, стерильным лучом фонарика. Багажник закрылся, и единственными спутниками Алистера во тьме остались его собственный ужас и его собственные нечистоты.

В тишине резко хлопнули две другие дверцы, заурчал мотор, и краткая передышка на пути к конечной цели окончилась. Машина рванула с места, и он затрясся в темноте багажника и своих мыслей.

Что это за человек?

Что ему надо от меня?

На ум пришли слова Рея, услышанные недавно…

час или сто лет назад?

…по телефону сквозь треск ломающегося под ногами льда.

Джеральд Марсалис и Шандель Стюарт убиты.

Кто-то настиг бывших Линуса и Люси и унес с собой их жизни. А теперь он, связанный и голый, ожидает в тесном багажнике той же участи.

Зубы начали выбивать ритмичную, неумолимую дробь под полоской скотча. В его трусливой душонке было запрограммировано раскаяние в чем-то давнем, точно так же, как он запрограммировал свой сотовый напоминать ему о регулярном приеме лекарств.

Довольно было небольшой встряски, чтобы воспоминание прорезало его мозг, как будто все произошло сию минуту у него на глазах. Много лет он хотел кому-нибудь рассказать об этом, но не хватало духу. Он пытался в завуалированной форме излить свои чувства бумаге – этому литературному духовнику, – понимая, что причудливые метафоры не принесут ему освобождения исповеди и отпущения грехов перед судом зеркала.

Спустя какое то время…

час или сто лет?

…машина, подпрыгнув, видимо въехав на тротуар, остановилась. Почти сразу послышался стук открываемой дверцы; потом, точно ржавая якорная цепь, заскрипели на несмазанных петлях ворота.

Вновь захлопнулась дверца, машина поползла куда-то вбок, после чего остановилась окончательно и мотор заглох.

Алистер в который раз услышал скрип ржавой дверцы, потом шорох шагов по гравию – каждый шаг гулко отдавался в сердце. Открылся багажник, и в направленном вниз луче фонарика Алистер увидел мужской силуэт и руку с длинными кусачками, вскинутыми на плечо. Луч фонарика мимолетно скользнул по голому телу пассажира и убрался под грохот захлопнутой дверцы, оставив в глазах Алистера желтое пятно, как последнее воспоминание о свете в его тесной темнице.

Все шумы внешнего мира достигали слуха пленника сквозь фильтр пульсации в ушах. Под ребрами ощущалась бесконечная серия экстрасистолических ударов; за много лет Алистер научился распознавать и бояться их. Дыхание прервалось, и с этого момента, казалось, воздух перестал поступать в легкие с положенной порцией кислорода.

В обычной ситуации он стал бы хватать ртом воздух, но поскольку рот был заклеен, для дыхания остались только ноздри. А в ноздрях пыль и вонь собственных экскрементов как бы образовали пленку, не дававшую затхлому воздуху узилища наполнить грудную клетку.

Сердце рассыпалось отчаянной, судорожной дробью, не способное обрести нормальный ритм.

Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…

Едкие капли пота, скатываясь со лба, обжигали глаза. Он попытался поднять руки, чтобы утереть пот, но неудобная поза и скотч, крепко слепивший запястья, помешали донести их до лица.

Снаружи доносился новый шум, сухой, металлический, похожий на скрежет ключа в замке; противно взвизгнула раздвижная дверь.

Шорох гравия приближался с такой быстротой, что обезумевшее сердце на миг замерло.

Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…

Щелкнул замок багажника, и дверца вновь открылась. Когда луч фонарика проник внутрь, Алистер услышал сдавленный крик и увидел, как его похититель схватился левой рукой за правую – не иначе, дверца багажника, спружинив, ударила его по руке.

Положив фонарик на крышу, человек машинально поддернул вверх рукав куртки, чтобы осмотреть рану. Багровая полоса тянулась по руке от запястья до…

Алистер вытаращил глаза.

На правом предплечье похитителя красовалась большая цветная татуировка, изображавшая демона с мужским туловищем и эфирными крыльями бабочки.

Алистер знал эту татуировку. Он помнил, когда и где она была нанесена и у кого была точно такая же.

А еще он знал, что второго ее носителя уже нет в живых.

Выпученные глаза Алистера застыли и теперь напоминали две обесцененные монеты, которыми не выкупить его жизнь. Он весь затрясся, подвывая истерическим всхлипам сердца.

Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…

Как будто опомнившись, человек поспешно опустил рукав, привалился к машине и не до конца закрыл дверцу багажника. Сквозь щель Алистер увидел, как тот скрючился от сильной боли; на рукаве куртки расплывалось кровавое пятно.

И вдруг откуда-то из темноты донесся голос:

– Эй, кто здесь? Вы как сюда попали?

Давление на дверцу багажника ослабело, она снова подпрыгнула кверху. От этой встряски фонарик скатился с крыши и потух.

Алистер услышал быстрый шум шагов; им тут же откликнулся гравий под ногами его похитителя, удаляющегося от машины.

– Стой! Стой, тебе говорят!

Сбоку от машины мелькнула тень, преследующая беглеца. Двойное эхо топота постепенно стихало вдали. Тишина.

Тишина, растянувшаяся на долгие годы.

Алистер приподнялся и головой надавил на приоткрытую дверь багажника. Та подалась, давая ему возможность окинуть взглядом окрестности. Перед ним расстилалось огромное пространство, подсвеченное далекими огнями. Слева, должно быть, на том берегу реки знакомые отблески Нью-Йорка. Справа ряд фонарей, тускло освещающих улицу, и огороженные металлической сеткой дома.

Эти фонари и сетка означали, что за ними есть машины, люди, спасение.

За ними жизнь.

Упершись ногами в стенку багажника, Алистер с трудом сумел сесть. Затем поднял связанные руки и поднес их к лицу, чтобы отодрать ото рта липкую ленту. Не замечая саднящей боли, вдохнул влажный вечерний воздух, как материнское молоко. Грудь готова была разорваться и выбросить окровавленные внутренности для удобрения кустов, росших вдоль дороги.

Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…

Осторожно, стараясь не удариться об дверцу, качающуюся над головой, Алистер повернулся и встал на колени. Вцепившись в край багажника, исхитрился перевалиться через борт, оставив внутри свои грязные, искромсанные тряпки – свидетельство человеческого ничтожества перед лицом смерти.