– Глядите, так он же к ложу своему прикован! – не отрывая руки от носа, сдавленно воскликнул молодой охоронец.

– За какую провинность столь тяжкое наказание? – спросил Святослав, поражённый увиденным.

– В том-то и чудо, княже, – ответил сотник, – что приковал он себя сам и сам обрёк на то, чтоб гнить заживо в сырой пещере.

– Гляди, по нему же черви ползают… – Молодой охоронец, зажав на сей раз дланью уста, стрелой выскочил из пещеры. За ним поспешили остальные. Отойдя за камень, молодой охоронец, отвернувшись и согнувшись пополам, извергал из чрева всё, что недавно съел. Другим было не легче. Все во главе с князем жадно хватали ртом свежий воздух, ловя кожей каждое самое лёгкое дуновение ветерка. Зелёные оливы, что росли здесь, в долине, казались теперь сказочно красивыми. С детства воспитанные в почитании чистоты тела и духа славянские воины на время онемели от увиденного.

– Речёшь, сотник, много народу к нему ходит? – в раздумье осведомился князь, перстом указав на пещеру.

– Так, княже, сам видел, как тропа вытоптана, каменные ступени аж блестят от многих ног. Мне монах рёк, что благодать у ихнего бога можно заслужить страданиями плоти, вот они и стараются, девиц да мужей молодых от замужества в монастырях прячут, а вот такие, как сей схимник, почитаются за святых.

Святослав молчал, потому как в этот миг в нем соединились все слышанные когда-то слова. Озарение разума, будто восход солнца, враз осветило многое до того либо бывшее в тени, либо казавшееся из-за недостаточности света не совсем ясным. Посещение «святого» стало той искрой, что разом зажгла все скопившиеся вороха знаний об этом.

«Что я прежде знал о греческой вере? – думал он. – Крестики материны золотые, иконы византийские в углу её светёлки, неясный шёпот молитв, тихое пение да хитрые пастыри, сначала римские, а потом византийские, и только. Мы, славяне, прославляя Правь, всегда полагали, что почитание любого бога достойно и нет большой разницы, кому молится человек. Ан есть! У нас вся жизнь есть служение Роду Единому от начала и до конца смертного, духом своим, телом, ремеслом или словом. Древич, Лесич, Озернич, Студич, Летич, Дождич, Звездич, Громич, Цветич, Зверич, Травич, Триглавы Малые и Великие – всё есть живые части Рода Единого, где человек – сын и внук божеский – с миром Сварожьим радостную беседу ведёт, ежедневно творя каждый свой малый мир по образу божьих Отцов и Пращуров, приближаясь к ним чистотой своей души и тела, чтоб после ухода в Ирий вечно трудиться с ними на Лугах Сварожьих… А суть веры христианской, греческой, выходит, в уничтожении рода, потому как они отроков оскопляют, превращая в евнухов, младых мужей и жён юных замуровывают в монастырях, одевая в чёрное, лишая их семьи, продолжения рода, заботы друг о друге, детях своих и внуках, престарелых родителях. Там, куда они приходят, безжалостно вырубаются священные Боголесья и тысячелетние Дубы, низвергаются кумиры, разрушаются Святилища. И повсюду возводятся монастыри и храмы с крестами – символами Смерти. Им нет никакого дела до нынешнего явского мира, как будто и тело человеческое, и мир вокруг сотворили не боги светлые, а, как они рекут, дьяволы. И те, кто, по их мнению, творил грех, после смерти будут вечно гореть в геенне огненной, вариться в раскалённых котлах и заживо пожираться мерзкими червями, как сей нынешний схимник… – Святослава опять передёрнуло от омерзения. – Что ж за бог такой жестокий у византийцев, который требует от своих детей ради него гнить заживо на земле, обещая за то им Рай на небе? А как тогда спасать душу огнищанину, рыбаку, охотнику, воину? У него нет времени на затворничество, надо пахать, сеять, оборонять. Что ж ему, за спасение души платить пенязи чёрным бездельникам-монахам? Наши боги повелели каждому мужу трудиться за хлеб свой, и труд на своей земле есть великая радость, а у сих труд презираем есть, удел жалких рабов и оттого называется работой. Наши волхвы тоже молятся за народ свой, только не питаются жалким подаянием, не бдят денно и нощно в смердящих норах, а сами трудятся, и людей лечат, и советы добрые подают, и знания бесценные сбирают и хранят для потомков. А сии ради своего бога не щадят ни свой род, ни другие, – это страшная вера, несущая гибель».

Святослав вспомнил свои юношеские споры с матерью. Тогда он сердцем чуял, как вера сия противна его естеству, теперь же впервые в полной мере осознал разумом. Князь обернулся к спутникам и изрёк:

– Вера христианская уродство есть, противное Поконам Триглава нашего и Прави истинной.

– Княже, а коли сия вера на Русь придёт, что тогда? – с тревогой в голосе спросил молодой охоронец. – У нас ведь уже есть и христиане, и церкви…

– Никому не дано одолеть Род Всевышний, и Русь наша, оставаясь ему верна, тем самым Род человеческий спасёт, так волхвы великие и сами Боги рекли, – уверенно закончил князь и зашагал к своему коню, которого уже подвёл стременной. – А где, ты речёшь, сотник, то самое древнее капище, что твои дозорные обнаружили? – спросил князь, уже отъезжая с охоронцами и стременными от монастырских стен.

– Тоже тут в горах недалече, потому и монастырь здесь поставили. Дозорные тебе покажут. – И сотник повелел десятнику своих дозорных сопроводить князя к капищу.

Недолгий подъём по извилистой, но хоженой дороге-тропе к вершине горы, у которой лежал монастырь. Глянув на собравшееся уже заходить на ночлег светило, князь окликнул десятника:

– Успеем до захода?

– Так мы уже на месте, княже, – молвил тот.

Они объехали очередную скалу и узрели раскинувшуюся пред ними живописную картину долины. Монастырь, ведущие к нему дороги, оливковые деревья, зелёные кустарники, торчащие тут и там каменные проплешины среди зелёных лужаек и распадков, в мягких лучах заходящего солнца выглядели дивно. После тесноты, неприятных мыслей и ощущений от подземной кельи монастыря Святослав со спутниками вдохнули полной грудью и залюбовались открывшимися с высоты окрестностями.

– Вот оно, капище, – указал десятник.

Там, где он указал, у самой вершины горы, на почти ровной площадке располагались большие и малые камни. Часть из них стояла по кругу, будто суровые древние воины застыли в глубоком раздумье, а другие, как бы расставленные рукою небесного великана, образовывали некий замысловатый рисунок. На плоской каменной площадке меж камней уже заходящее солнце оттенило выбитые кем-то канавки и углубления. Один большой камень походил на ложе, а в другом, ещё большем, было выбито что-то вроде огромной стопы. Дозорные, спешившись, пошли по святилищу. Вдруг за одним из огромных камней мелькнула чья-то светлая стать. Опытные воины, не сговариваясь, быстро окружили человека и несколько удивились тому, что это женщина, но, судя по одежде, вовсе не монашка из находящегося внизу христианского женского монастыря. Дозорные стали сходиться, чтобы изловить незнакомку.

– Не смейте подходить ко мне! – крикнула женщина на болгарском, но с незнакомым русам выговором.

– А то что, перебьёшь нас? – рассмеялся один из дозорных.

– Нет, я убью себя, – всё тем же решительным голосом молвила незнакомка, быстрым движением поднеся к своей точёной шее изогнутый кинжал. – Это святилище бога Загрея, и тут никогда не проливалась даже капля крови, если вы тронете меня, я убью себя, и тогда свершатся великие беды!