было направление в другое место, Загоряновку, завучем старших классов. Но

директор той школы, человек пенсионного возраста, увидев меня и ознакомившись с

моими документами, впал в панику: зачем ему, без пяти минут пенсионеру, такой

заместитель?! Молодой мужчина, после армии, член партии, который через год, а то и

раньше, займет его место! Стал при мне звонить в районо, сбивчиво пояснять, что вышла

ошибочка: его школа полностью укомплектована, и заместители есть, даже целых два…

Желания настаивать на работе с ним у меня не было. Вернулся в районо, получил

новое направление и отправился в другое село, Велетенское, на должность заместителя

директора местной школы по воспитанию.

Село Велетенское, в переводе на русский — Гигантское, находится в 20-ти

километрах от Херсона и свое звонкое название не очень оправдывает: довольно

скромных размеров, компактное, затерявшееся в море разливанном плодовых деревьев.

Приехал я после полудня, день жаркий, тучи пыли, первое ощущение — тотальная

замшелость и безлюдье. В двухэтажной школе послевоенной постройки звенящая тишина, 119

окна открыты настежь, засиженные мухами стенды. Секретарь сказала, что директор еще

в отпуске, и посоветовала пойти к нему домой, это поблизости.

Прошелся по селу, легко нашел его скромное жилище, стал звать хозяина. На

тонкий визг захудалой собачонки вышел пожилой дядька в мятых спортивных брюках и

отвисшей на небольшом животике не первой свежести маечке. В дом не пригласил, облокотился на деревянный штакетник, достал старенькие очки и стал читать

направление. В ходе короткого разговора глядел по сторонам с ленцой, привычно

разминал в прокуренных желтых пальцах дешевую папиросу, вел себя, будто я –

случайный прохожий. Домой я уезжал с некоторым разочарованием.

А между тем, этот невзрачный дяденька оказался одним из интереснейших, встреченных на моем жизненном пути людей. Человек тяжелой судьбы, боевой офицер, он в 42-ом попал в плен, трижды бежал (и самое главное — сумел доказать это, иначе бы

после войны попал в сталинские лагеря, а не тихо директорствовал, восстановившись в

партии); ко времени моего прихода в Велетенское ему было 56 лет.

Семен Климович любил поболтать, а я — развесить уши в беседе с интересным

человеком, в общем, мы подружились. Более того, через пару месяцев он предложит

перенести мой стол из учительской, где в тесноте, но не в обиде, работали его

заместители, завуч и я, в просторный директорский кабинет. Завуч, втайне метившая на

его место, несколько приуныла.

Семен Климович читал математику. Несмотря на свое трудное прошлое, а

возможно, и благодаря ему, он был человеком мягким и доброжелательным, наделенным

прекрасным чувством юмора, смешанным с легким лукавством и простонародной

хитринкой. Когда дети весной изготовили в школьной мастерской роскошные, пахнущие

свежей древесиной скворечники, он посоветовал классным руководителям закрепить их

на высоких стройных тополях, обрамляющих школу с трех сторон. На мое замечание: не

лучше ли развесить птичьи домики по селу, чем только в одном месте, вокруг школы? –

житейски умудренный директор с улыбкой заметил, что, по опыту прошлых лет, если

сюда и залетают какие-нибудь скворцы, то в основном свои, «райцентровские». Вот их-то, всевозможных проверяющих, и призваны, на самом деле, радовать своими деревянными

изделиями добрые сельские детишки, пекущиеся о благополучии и здравии птичек

небесных. Учителя тонко переглянулись…

Другой раз, когда на районном активе председатель райисполкома Сокорин, многозначительно обведя всех взглядом, горделиво заметил, что его мало трогает мнение

чистоплюев, считающих, что «у Сокорина власти много, а совести мало», Семен не

сдержался и в сердцах бросил: — «Лучше бы — наоборот!»

Я не был там, но хорошо представляю, как тихо стало в зале. Разумеется, подобные

реплики, обрастая веером надуманных деталей, легко доходили до районного

руководства, и реакция его была вполне прогнозируемой: начальство Семена Климовича

не любило.

Хуже другое. Педколлектив Велетенской средней школы, взращенный

предыдущим директором Сыроедовым, демагогом и интриганом, в прошлом матерым

партаппаратчиком, тоскуя по привычному командно-административному стилю

руководства, мягкость и человечность Семена Климовича принимал за слабость и

безволие. А так как в селе он был чужаком, праздновали его здесь не сильно.

В школьных коллизиях я разобрался быстро и впредь во всех негораздах и сварах, присущих, к сожалению, этому коллективу, неизменно принимал сторону директора, положение которого из-за множества жалоб, анонимок и постоянных разбирательств

было довольно шатким.

Небольшое отступление. Сейчас, когда я пишу об этом близком для меня человеке, мне больше лет, чем было тогда ему. Что там возраст — моему личному директорскому

стажу уже за тридцать… Странно. Руководил людьми я всегда твердой рукой и никогда не

сталкивался с проблемами дисциплины своих работников, склоками и дрязгами, которые

120

так омрачали когда-то жизнь моему доброму старшему другу Семену Климычу

Непейпиво. До сих пор не пойму: почему велетенские учителя не хотели его принимать?

Подчинялись нехотя, писали доносы… Чего им не доставало? Разве не понимали, что ими

руководит порядочный человек? Ведь это любому было видно невооруженным глазом.

Наверное, людской природе естественнее признавать над собой власть зла и насилия, чем

порядочных людей. То есть вынужденное рабство оправданнее добровольного. Отсюда -

слабому пытаемся сесть на голову, сильному — подставляем шею!

Тогда почему же, когда через много лет сюда вернусь директорствовать я, лицо

здесь многим хорошо знакомое, то по отношению к себе застану совершенно другую

картину: тишь, гладь да божью благодать, отсутствие жалоб и мало скрываемую

угодливость? И мудрая мамочка скажет на это:

— «Плохо. Плохо, сынок… Кажется, это характеризует не коллектив, а тебя».

Семен Климович! Простите своего бывшего заместителя, мне стыдно…

***

Под руководством Непейпиво мне довелось проработать всего два года. Пишу

«всего», потому что работалось мне с ним так интересно и даже весело, что время это

прошло удивительно быстро. Хорошие, теплые были годы.

А потом мне предложили самому стать директором и даже предоставили на выбор

одну из трех сельских школ. Когда я сообщил об этом Семену Климовичу, он, ни минуты

не сомневаясь, сказал:

— Рад за тебя, давай!

Сказать, что я был удивлен — ничего не сказать! Мне казалось, что я, активно его

поддерживавший, снимавший по молодости и дерзости целый ряд проблем, отягчавших

его взаимоотношения с учителями и частыми здесь проверяющими, так необходим ему, что он станет уговаривать меня остаться, подождать пару-тройку лет, пока он выйдет на

пенсию, чтобы сменить его. Как все-таки я не разбирался в своем директоре!

Семен Климович знал жизнь и людей достаточно, чтобы понимать: если человеку

становится тесно, он изжил себя на своем месте, его нельзя держать на привязи, а, наоборот, надо помогать вырваться на простор. К тому