В общем, можно сказать, что работа и семья были всей его жизнью. В прошлые выходные я разговаривал со своей старшей дочерью, которой было около 7 лет, когда умер мой отец, о том, что она помнит о своем дедушке. У нее в памяти остался образ человека, который большую часть времени проводил в своем кабинете, где он непрерывно дымил сигаретой, положив ноги на стол, но был готов в любой момент оторваться от работы и начать выпускать колечки дыма, чтобы позабавить внучку, или мастерить ей шляпы и лодочки из газеты. И, пожалуй, эти воспоминания олицетворяют интересы и ценности моего отца не меньше, чем все остальное. Он никогда активно не интересовался политикой, религией или общественной жизнью. В некоторых отношениях отец был истинным трудоголиком, который перед сном читал в постели Британскую энциклопедию, подбирая подходящие отрывки для тестов на усвоение прочитанных текстов, не потому, как я полагаю, что отца что-то понуждало заниматься этим, а потому, что больше всего прочего в жизни он любил собирать и анализировать данные. Несмотря на плохое самочувствие, он вплоть до последних месяцев своей жизни продолжал работать над теми проблемами, информацию о которых он мог получать от других людей, например, над корреляционным анализом черт характера людей, основанным на биографиях. Тогда это меня, как правило, удивляло, но теперь это уже не кажется мне странным, с тех пор, как я осознал, что, когда отец умер, ему было почти столько же лет, сколько мне сейчас. Когда работа действительно остается центром и смыслом жизни человека, такому человеку совсем не просто отказаться от своей работы, и я подозреваю, что буду продолжать обдумывать вопросы для тестов и проводить простейший факторный анализ до тех пор, пока не уйду в мир иной.

Я пониманию, что многое изменилось как в психологии, так и в американском обществе с тех пор, как я покинул этот мир в 1943 году. Однако мой сын, несмотря на то, что растительность на его лице являет собой полную противоположность моей (для чего ему эта смешная куцая бородка? Не лучше ли было отпустить солидные пышные усы?), говорит мне, что даже если кто-то сегодня принимает идеи гештальтпсихологии всерьез, эти идеи необходимо заново облечь в такие слова, которые будут понятны современным людям. Профессиональный жаргон претерпевает изменения. Так что сегодня я хотел бы с помощью несколько неидеального понимания моим сыном собственно классической теории гештальтов и в особенности современной когнитивной психологии поделиться с вами своим мнением о том, какова была, есть и будет роль идеи о гештальтах в том, что сегодня называют когнитивной психологией.

Я попытаюсь сказать несколько слов о современной когнитивной психологии, поговорить о том, в чем заключается проблема гештальтпсихологии, а также о том, в чем две указанные теории могут сочетаться или не сочетаться друг с другом. Для того, чтобы как-то приблизить свое выступление к сегодняшнему дню, я попытаюсь избегать в своей речи «сексистских» выражений, а также постараюсь говорить с современным американским акцентом, а не так, как я говорил много лет назад.

АВТОБИОГРАФИЯ

Но прежде чем приступить к основной теме своего выступления, я бы хотел немного рассказать вам о себе. Много лет прошло с тех пор, как я перешел в иную фазу своего существования, и не каждый психолог знаком сегодня с теорией гештальтов. Я родился 15 апреля 1880 года в Праге. Теперь это Чехословакия, но в то время она входила в состав Австро-Венгрии. Мой отец был директором пользовавшегося успехом бизнес-колледжа, расположенного в центре Праги, а моя мать хорошо разбиралась в литературе, искусстве и культуре центральной Европы и прекрасно играла на скрипке. Мой старший брат, Вальтер, должен был в будущем стать преемником отца и возглавить бизнес-колледж Вертхеймеров, но умер, не дожив до 30 лет.

Я получил начальное образование в частных школах Праги, после окончания школы я посещал Карлов университет в том же городе, изучая широкий спектр дисциплин — от философии и искусства до юриспруденции. Среди педагогов, оказавших на меня наиболее значительное влияние, я могу назвать Христиана фон Эренфельса, который высказал предположение о том, что психология 1880-х годов, систематическая элементарная психология Вундта (systematic elementistic Wundtian psychology) выпустила из внимания важный элемент — гештальт-качество, или «качество целостности», то есть такие характеристики, как, к примеру, мелодия или «квадратность», которые необходимо добавить к элементам (тонам или линиям) для того, чтобы получить целостный воспринимаемый образ. В конце концов я уехал из Праги в Берлин, чтобы в Берлинском университете изучать философию и психологию под руководством таких выдающихся профессоров, как Карл Штумпф. Я получил степень доктора философии в Вюрцбурге в 1904 году совместно с Освальдом Кюльпе и Карлом Марбе за работу над методикой по ассоциативной связи слов с целью обнаружения вины преступника в ходе следствия.

В последующие несколько лет я принимал участие в ряде разработок в различных областях: продолжал работу по детектированию вины, занимался дальнейшим изучением метода ассоциативной связи слов, а также исследованиями пациентов, страдающих афазией[15]. В 1910 году, заинтригованный феноменом кажущегося движения (как в современном кинематографе), я начал проведение ряда экспериментов, результатом которых явился научный доклад, который я прочитал в 1912 году и который, по мнению многих, заложил основы школы гештальтпсихологии. Эксперименты, в которых мои друзья Курт Коффка и Вольфганг Келер выступали в качестве наблюдателей, показали, что феномен воспринимаемого зрительного движения (когда две визуальные картинки демонстрируются поочередно через определенные временные и пространственные интервалы) не может быть получен в результате суммирования ощущений или восприятий двух картинок. Качество полного воспринимаемого опыта, то есть движения, не может быть выведено из свойств двух его «составляющих элементов», двух неподвижных картинок. Фактически Келеру, Коффке и мне вскоре стало ясно, что этот принцип в целом широко применим в психологии и даже в природе: динамические, интегрированные целостные системы (или гештальты) обычно не являются суммой своих составных частей или элементов. Скорее наоборот, характеристики природных целостных систем определяют природу, роль и функции своих составляющих, и части истинного гештальта ведут себя по отношению друг к другу далеко не индифферентно.

Этот общий принцип впервые пришел мне в голову в связи с музыкой и психологией мышления. Интерес, проявляемый мной к психологии мышления, также привел меня к созданию концепций решения задач и творческой мысли, над которыми я работал начиная с 1912 года до тех пор, пока не закончил книгу «Продуктивное мышление» (Productive Thinking), незадолго до своей смерти (1982). Это как раз та часть теории гештальтов, на которой я хотел бы сегодня сконцентрировать ваше внимание. Психология продуктивного мышления, в той же мере, что и психология музыки, восприятия, личности и психология социальных явлений дает нам яркие примеры потребности в точном, строгом и экспериментальном холизме (холизм — «философия целостности»). Именно в этом состоит суть теории гештальтов.