верящий в религиозное “кредо”. Я употребляю это выражение, так как он сам мне говорил, что верил в “слово”, идущее от Сталина, Молотова и других. Об этом он мне рассказывал в 1990 г. во время своего пребывания в Риме».

Бруно говорил Мириам Мафаи [6], что знал о сталинских процессах и осуждал смертные приговоры, знал о существовании сталинских лагерей и осуждал рабский труд. Но, как и многие коммунисты по всему миру, он считал происходящее следствием непрекращающейся классовой борьбы. Он думал, что как террор якобинцев спас французскую революцию, так и террор Сталина позволил предотвратить триумф фашизма. Позднее он начал в этом сомневаться, но и в сомнениях говорил себе – ты не понимаешь, ты буржуа, ты интеллигент.

Бруно одобрял пакт Молотова – Риббентропа и называл его гениальным шагом. С. С. Герштейн с ним спорил [44]. Но Бруно отвечал Герштейну: «Вы ничего не понимаете, а я жил за границей в то время и видел, как все буржуазные газеты писали, что надо стравить Сталина с Гитлером, пусть они друг с другом дерутся».

Мафаи пишет, как стыдно было потом Бруно за его споры с братом Гвидо о Вавилове и Лысенко. Гвидо в свое время номинировал Н. И. Вавилова для вступления в английское Королевское общество и очень переживал, когда в конце сороковых годов в СССР началась эпопея борьбы с «буржуазной генетикой». Бруно же выступал как истинный коммунист и атаковал брата сомнениями: «А откуда известно, что Вавилов мертв, – это буржуазная пресса утверждает. Может, опыты Лысенко – новое слово в науке?» Гуидо в ответ страшно ругался и называл Лысенко мошенником. У него вообще были серьезные сомнения в идеализме кремлевских руководителей.

Представление о настроениях Бруно того времени можно получить по уже упоминавшейся книге его кузена Эмилио Серени [35], которого приводил в восхищение масштаб дискуссии в Советском Союзе по проблемам генетики. Серени пишет, что на Западе проблемы генетики интересуют только узкий круг специалистов, а в Советском Союзе их обсуждают широкие народные массы, огромным тиражом издаются труды совещаний по генетике. Конечный результат привлечения масс для решения этой научной проблемы мы знаем: «генетика – продажная девка империализма».

Правда, непосредственная встреча с бытом советских партийцев оказалась для Понтекорво непростой. Мириам Мафаи фиксирует удивление Бруно характером партсобраний в СССР, которые напоминали ему средневековые действа – только вместо священника выступал секретарь парторганизации. Обсуждения персональных дел действительно вызывали такие ассоциации. Я хорошо помню свое первое партсобрание. У меня родилось ощущение, что присутствую на представлении какой-то оперы – настолько хорошо все было срежессировано и происходило в строгом порядке по четкому сценарию.

Есть много свидетельств, что в Советском Союзе Бруно долгое время вел себя как ортодоксальный коммунист. Б. Л. Иоффе вспоминает [74], как в 1956 г. они оказались вместе с Бруно на конференции по физике частиц в Ереване. Бруно только что вернулся из поездки в Китай (https://t.me/bruno_pontecorvo_photo/40) и с большим энтузиазмом рассказывал о том, как здорово идет жизнь в коммунах, как люди с большим подъемом строят коммунизм. Борис Лазаревич попробовал остудить его пыл: «Бруно Максимович, если вы смотрите на страну со стороны или в течение короткого визита, вы можете сделать ужасно неправильные выводы о ней». Бруно, как пишет Иоффе, сильно обиделся и потом никогда не поддерживал с ним дружеских отношений.

Юрий Орлов пишет в своих воспоминаниях [158], как после своего изгнания из ИТЭФ[53] в 1956 г. он случайно встретил Понтекорво. Бруно приветствовал Орлова и спросил, в чем была сущность его выступления на знаменитом партсобрании. «Мы хотели объединить социализм и демократию», – сказал Орлов. «Но ведь при социализме буржуазные свободы невозможны», – возразил Бруно.

А история с членом-корреспондентом АН СССР С. М. Поликановым? Известный ученый, работы которого высоко ценились всеми специалистами, должен был ехать в годичную командировку в ЦЕРН вместе с женой. Дело было в 1976 г., когда такое предложение считалось верхом счастья. Потом где-то передумали и Поликанову сказали, что жена не поедет. Обычная история, но Сергей Михайлович заупрямился и заявил, что без жены вообще никуда не поедет. Сейчас эта история кажется наивной, а тогда вся жизнь человека рухнула из-за этого простого желания. Поликанов стал писать письма Брежневу, потом примкнул к диссидентам, потом его лишили всех наград и степеней. Наконец, начали процесс исключения из партии. Это была многоступенчатая процедура, когда отступнику давали время одуматься. Вот тогда, вспоминает Поликанов [159], партком поручил его уговаривать именно Бруно Максимовичу. И тот очень искренне пытался переубедить Поликанова.

Однако надо отметить, что в отношениях с партначальниками Бруно был так же своеобразен, как и в остальной жизни. В его бумагах сохранилась переписка с парткомом ОИЯИ. Сейчас, по прошествии долгого времени, эти документы вызывают только теплое чувство: «Была же система!».

Действительно, регулярно проводились партконференции – общие собрания коммунистов ОИЯИ. Все замечания/выступления на собраниях фиксировались. Затем партком утверждал план мероприятий по критическим замечаниям коммунистов. Так, на 6-й отчетно-выборной конференции ОИЯИ в 1966 г. коммунисты Л. И. Лапидус, В. В. Волков и Б. М. Понтекорво выступили с замечанием:

«В дирекции ОИЯИ при решении вопросов отсутствует коллегиальность, а директорское совещание работает слабее, чем раньше. При дирекции ОИЯИ надо создать президиум во главе с директором ОИЯИ, который бы руководил деятельностью этого международного центра».

Партком решил:

«Поручить т. т. Блохинцеву Д. И., Джелепову В. П., Понтекорво Б. М., Чувило И. В. – членам Ученого совета ОИЯИ и секретарю парткома т. Соловьеву В. Г. добиться внесения в Устав ОИЯИ пункта о директорском совещании. Ответственные за исполнение – Понтекорво Б. М., Соловьев В. Г., срок исполнения – 1 квартал 1967».

Решение принято 22 декабря 1966 г., а уже 5 января 1967 года (!) коммунист Понтекорво получает выписку из решения с просьбой представить справку о выполнении. 10 января он честно рапортует [160]:

«В ответ на Вашу просьбу представить парткому справку о выполнении поручения парткома добиться внесения в Устав ОИЯИ пункта о директорском совещании сообщаю, что этого не добились».

Но «добились – не добились», это и не суть важно! Главное – система. Критические замечания коммунистов собраны? Собраны. Оформлены в план мероприятий? Оформлены. План – утвержден? Да! Выписки – направлены? Конечно. И, главное, отчеты по каждому пункту плана мероприятий – собраны. Что же там получилось в итоге – дело десятое. Просто квинтэссенция работы любой бюрократии!

К этой стороне коммунистического движения Бруно относился со свойственным ему юмором и изяществом. Существовало так называемое движение за социалистический… или коммунистический труд. (Уже стал забывать, а ведь сколько бумаг в свое время заполнил!) Одним из проявлений этого движения было то, что каждого заставляли писать «социалистические обязательства». В них должно быть написано, что человек обязуется совершить за отчетный период в работе, учебе и личной жизни. Была специальная графа – личные обязательства.

Легенда говорит, что Бруно один раз написал в этом разделе: «Обязуюсь бороться с прогрессирующей потерей памяти».

Регулярные политинформации тоже были