приписывая Имя, перед которым благоговеют,

Он монотонно распевает слова каких-то текстов колдовских

И призывает действо приобщения, причастие невидимое,

Пока всё зло жестокое, которое мир мучает,

230. Не будет перемешено меж фимиамом и бормотанием молитвы этой

И полностью готово в кубке пенном сердец людских,

И опрокинуто во всех, излившись как священное вино.

Эти жрецы руководят и правят, присваивая имена божественные.

Противники Всевышнего – они пришли сюда

235. Из их миров мысли и силы, не имеющих души,

Чтобы нести вражду космическому плану.

Ночь – их пристанище и стратегическая база.

И укрываясь от Ока просветленного и от Меча пылающего,

Они живут в тяжелых бастионах тьмы без опасений,

240. В тиши, в уединенности, лишенной солнца:

Даже случайный небесный Луч не может туда проникнуть.

Укрытые броней и защищенные своими масками летальными,

Как будто в мастерской у Смерти, творящей это всё,

Сыны-гиганты Тьмы сидят и строят планы некой драмы,

245. Идущей на земле – своих подмостках человеческой трагедии.

И каждый, кто возвысить может этот падший мир,

Должен войти под угрожающие своды силы их,

Ибо пятнать жизнь всех детей богов

Их привилегия и право ужасающее.

250. Никто не может достичь небес, пока он не прошел сквозь ад.

Отважиться на это должен и путешественник по всем мирам.

Воителем борьбы дуэльной, давней

Вошел он – Ашвапати – в Ночь безысходную немую,

Своей душою светлой бросая вызов темноте.

255. Тревожа поступью своею преддверие темноты,

Пришел он в царство, приносящее жестокость и страдания,

Где жили души, никогда не испытавшие блаженства, невежды полные,

Как те, кто были рождены слепыми и света никогда не видели.

Они могли бы приравнять злодейства ещё худшие к добру.

260. В глазах их добродетель была каким-то обликом греха,

А зло и горе – состоянием естественным.

Здесь уголовный кодекс зловещего правительства,

Назначившего горести и боль законом общепринятым,

Постановляющим всеобщую печаль,

265. Жизнь превратил в стоический крест,

А пытку – в ежедневный праздник.

Существовал закон неумолимый здесь: карать за счастье;

Были запрещены, как смертные грехи, и смех, и радость:

Нелюбопытный разум оценивался как мудрое довольство,

270. А молчаливая апатия медлительного сердца – как покой.

Сна не было там, и лишь оцепенение приносило отдых,

Смерть приходила, но не приносила ни передышки, ни конца:

Душа жить продолжала и только больше мучилась.

Стал Ашвапати еще глубже исследовать царство страданий это;

275. Вокруг него расползся ужас мира,

Мучения сменялись еще большими мучениями,

И в этом ужасе любое бедствие – своё или других людей -

Встречалось с необъятной злобной радостью.

Здесь сущим наказаньем были и жизнь сама, и размышления о ней,

280. Любой вздох – бременем, а всякая надежда – карой,

Тело людское – полем для мучений, причиной огромных беспокойств,

А передышка была лишь в промежутке между болью и новой болью.

Закон явлений мира этого никто и не мечтал здесь изменить:

Жестокое, безрадостное сердце и разум неулыбчивый, суровый

285. Отвергли счастье, словно надоевшую всем патоку;

Уравновешенность была там скукой и апатией:

Жизнь наполнялась красками в страданиях;

Ей требовались острая приправа в виде боли и соль из слёз.

И если б кто-то всё это прекратил, было б гораздо лучше;

290. Лишь сильные неистовые ощущенья придали живость миру этому:

Ревности ярость, сжигающая терзаемое сердце,

Жало смертельной злобы, ненависти, вожделения,

Молва, которая заманивает в западню, удары вероломства

Пролились пятнами ярчайшими на тусклые часы, наполненные болью.

295. Взгляд непрестанный на несчастья драму,

И на мучения творений под дланью злого рока,

Трагическое созерцание горя в ночи безрадостной

И ужас, и стучащее от страха сердце –

Такими были здесь ингредиенты в тяжелой чаше Времени,

300. Что доставляли радость и помогали наслаждаться всей горечью такого вкуса.

Ад долгий этой жизни был сделан из вещества жестокого:

Он был опутан темными паучьими сетями,

В которую ловили душу восхищенную и трепетную;

Таков здесь был закон Природы, такова – религия.

305. В молельне беспощадной беззакония, чтоб на колени встать

И поклониться образу безжалостному черной Силы,

Необходимо было пересечь дворы жестокосердные,

Которые покрыты были каменным настилом злой судьбы.

Здесь каждый камень был острым краем жестокой силы,

310. Облепленным остывшей кровью душ истерзанных;

Сухие сучковатые деревья кругом стояли, словно умирающие люди,

Оцепеневшие в своем страдании;

Из каждого окна глядел жрец грозный, распевающий:

«Тебя, о Боже, славим», – молитвой той венчая жертву -

315. Разрушенные в корне города, дома людские,

Изломанные обгоревшие тела и массовую гибель под бомбежкой.

«Враги все наши пали, пали все», – так нараспев они читали, -

«Все, кто однажды мешали нашей воле, повержены, мертвы;

Как велики мы, как милосерден Ты».

320. Вот, так они мечтали достичь бесстрастного престола Бога,

Приказывать Ему, которому все их деянья противоречат,

Превознося свои поступки, мечтали прикоснуться к небесам Его

И сделать Его сообщником своих преступных действий.

Здесь не могло быть места для милостивой жалости,

325. Здесь правили безжалостная сила и духа расположение жестокое,

Царило вековое полновластье слепого ужаса и тьмы:

Таким предстал пред Ашвпати образ Бога темного,

Превозносимого ничтожным гибельным убожеством, им сотворенным,

Державшим в рабстве этот несчастный мир,

330. Где беззащитные сердца, прикованные к нескончаемому горю,

С восторгом целовали ноги, которые их втаптывали в грязь.

Это был мир ненависти и страдания,

Страдания с ненавистью за единственную радость

И ненависти с другим страданием в качестве праздника;

335. Гримасы горькие кривили измученные рты;

Трагическое бессердечие нашло здесь свой зловещий шанс.

Здесь ненависть была черным архангелом.

Она бриллиантом темным сверкала в сердце,

Погрязнув в жестокой яме своего могущества,

340. И обжигала душу лучами пагубными.

Казалось, что страстями этими дышали даже предметы здесь,

Ибо мышление злое вливалось также и в неживое,

Которое ответ давало с той же злобой, которую оно и принимало,

Употребляя против пользователей этих всё те же злые силы -

345. Ту боль, назначенную инструментом невидимого рока

И убивающую странно и внезапно без всяких рук.

Или же это неживое себя преображало в тюремный роковой застенок,

Где людям не давали спать подолгу,

Прошедший каждый час зловещим звоном возвещая.

350. Окружье злое чернило ещё больше злые души:

Всё было здесь сознательным и в то же время извращенным.

Отважился и в этом царстве Ашвапати быть настойчивым

И даже в яме этой глубочайшей, в мрачнейшей сердцевине,

Встревожив мрачную его основу, отважился поспорить он

355. И с силой абсолютной, и с правом древним, привилегированным:

Он погрузился в Ночь, чтобы познать её внушающее ужас сердце,

В Аду искал