Я посмотрела на руки Хью. Молчание было невыносимым.

Он сам нарушил его:

– Если ты права насчет Нелл, Джесси, – а похоже, что так, – то тогда подход может быть просто в том, чтобы помочь ей вспомнить, воскресить прошлое, чтобы она могла взглянуть ему в лицо. Иногда это помогает людям исцелиться.

Он положил бланки обратно на пустое кресло.

– Подпишешь?

Когда я нацарапала свое имя, Кзт сжала голову руками, не глядя на меня.

В тот вечер Хью вернулся на остров вместе со мной, занес чемодан в старую комнату Майка, а я тем временем пошла наполнять ванну горячей водой. Кэт настояла, что проведет еще одну ночь в больнице, чтобы я могла поехать домой. Завтра мать должны были перевезти в психиатрическое отделение медицинского университета Южной Каролины в Чарлстоне, и Хью согласился быть там, когда я буду ее навещать и встречаться с психиатром. Я была ему благодарна.

Я соскользнула в воду и опустилась на дно ванны, залегла там настолько неподвижно, что стало слышно, как бухает в воде мое сердце. Я затаила дыхание и подумала про фильмы о Второй мировой, в которых подводная лодка ложится на дно океана, заглушив двигатели, слышно только пиканье гидролокатора, и все стараются не дышать, ожидая, что японцы не услышат их. Я чувствовала, что сердце может меня выдать.

«Может, в следующем году…» – сказал Хью. От этих слов у меня защемило в груди.

Варьете – «Психиатрическое варьете», как мы в шутку называли его, – было любимым подарком Хью ко дню рождения. Думаю, в каком-то смысле это были кульминационные моменты прожитых им лет.

Однажды я случайно услышала, как Ди старается описать варьете Хезер: «Понимаешь, мы с мамой устраиваем папе представление. Сочиняем песенку про его работу, как будто он загипнотизировал кого-то и не может разбудить, или что у него Эдипов комплекс, или что-то вроде».

Хезер наморщила нос.

«Странная у вас семейка».

«Точно», – сказала Ди, словно услышала великий комплимент.

Всплыв, я осталась в ванне, так что из воды торчал только кончик носа, и меня охватила щемящая тоска, когда я поняла, что, хотя Ди в этом году и в колледже, она, уж наверное, помнит о варьете, но по причинам, которые сейчас так пугали меня, ничего не сказала мне. Хью поведал ей про нас, уверена. И все же она ничего не сказала.

Устраивать варьете начала Ди, хоть я и была ее вдохновительницей. Это случилось после того, как я сделала себе стрижку в салоне в районе Бакхед. У входа поставили пластмассовый шар с шоколадками «Годива», и, стоя рядом с ним, я крутила на запястье часы – недорогой «Таймекс» на эластичном ремешке, – как некоторые теребят волосы или постукивают карандашом. Потом, когда я потянулась за шоколадкой, мои часы – хлоп! – провалились внутрь.

«Ну не странно ли?» – спросила я, рассказывая за ужином Хью и Ди об этом забавном происшествии просто так, чтобы разнообразить беседу, но Хью тут же навострил уши.

«Прямо оговорка по Фрейду», – улыбнулся он. «Что это?» – спросила Ди, которой тогда было только-только тринадцать.

«Это если ты говоришь или делаешь что-нибудь, сам того не сознавая, – объяснил ей Хью. – Что-нибудь, что имеет скрытый смысл».

Он наклонился, и я почувствовала, что дело пахнет очередной безобразной фрейдистской шуточкой.

«Скажем, когда ты говоришь «рама», а хочешь сказать "мама"».

«Смешно, – согласилась Ди. – Но что это значило, когда мама уронила часы?»

Хью посмотрел на меня, и я мгновенно ощутила себя подопытной крысой.

«Она хотела избавиться от временных ограничений, – сказал Хью, тыча в меня вилкой. – Классический страх смерти».

«Умоляю», – недовольно поморщилась я.

«А знаешь, что я думаю? – спросила Ди, и мы с Хью даже привстали, ожидая услышать что-нибудь не по возрасту мудрое. – Я думаю, мама просто решила оставить там часы».

Мы с Ди заговорщицки рассмеялись.

С тех пор варьете значительно усовершенствовалось. Страх Смерти превратился в СС, и мы изводили Хью своими дразнилками. В тот год Ди сочинила опереточную песенку об СС, подговорила меня исполнить ее на день рождения Хью на мотив «Как у нашего проныры», вот так и начались «Психиатрические варьете». Никто не любил их больше, чем сам Хью.

Начиная с марта мы уже из кожи вон лезли, чтобы придумать тему. В прошлом году Ди сочинила опус на оригинальную мелодию, назвав его «Членская зависть. Мюзикл».

Мы представили его в гостиной, засунув под юбки диванные подушки, чтобы изображать беременных, отбивая чечетку и сопровождая ее жестами, достойными звезд Бродвея. После этого Хью хохотал еще целый час. Тогда мне показалось, что соединяющий нас клей еще слишком крепок.

Теперь в маленькой ванной я терла руки куском мыла, изучая квадратные розовые плитки, которыми она была облицована. Майк терпеть не мог эту, до его словам, «девчоночью ванную». Такие же подвыцветшие бледно-розовые занавески висели на маленьком оконце. Я взбила на волосах шампуневую пену и встала под душ.

Когда я подписывала документы, мне пришлось поставить дату. Семнадцатое апреля. Она заставила меня вспомнить про Уита. «Первый год мы будем отмечать нашу годовщину каждый месяц семнадцатого», – сказала я тогда.

Мне захотелось позвонить ему. Я знала, что в первой половине дня сегодня, даже хотя было воскресенье, он плавал на птичий базар. Я представляла, как он подходит к причалу, смотрит, на месте ли красное каноэ, и оглядывается, ища меня. Я подумала, подождал ли он меня хоть чуть-чуть, посидел ли на берегу на том месте, где мыл мои ноги, прислушиваясь к негромким всплескам моего весла. Возможно, к вечерне, прежде чем все монахи по уставу отправятся в безмолвный мир до самого утра, новости о Нелл, распространившиеся по острову, просочатся сквозь кирпичную стену аббатства. Может быть, он знал, почему я не пришла.

Я услышала, как Хью шагает взад-вперед по коридору. Когда шаги остановились, я поняла, что он прямо за дверью. Я оглянулась посмотреть, заперла ли ее, хотя была уверена, что Хью никогда не войдет без стука. Запор, старомодный крючок, не был накинут. Я ждала. Затаив дыхание. Наконец он ушел.

Что заставило его вот так расхаживать по коридору?

Когда я вышла из ванной, на мне был голубой махровый халат матери, влажные волосы, зачесанные назад, глянцево поблескивали. И только когда в лицо мне повеяло прохладой, я вспомнила. Я разбросала свои холсты по кровати, столику и полу в комнате Майка, якобы для хранения, но время от времени заходила туда и подолгу смотрела на них, будучи посетительницей в собственной галерее, вглядывающейся в темные глубины чудес. Моя тринадцатая ныряльщица, охваченные чувственной горячкой тела, грандиозные в своей наготе.

Я представила, как Хью стоит там, изучающе всматриваясь в отбросы их жизней, уносимые к поверхности. Кухонные лопатки, яблочные шкурки, обручальные кольца, гуси… о боже, целующиеся гуся. Наши целующиеся гуси.