Но их родители, то есть люди, которые отвечают за их жизнь и безопасность, все еще очень трепетно относятся к времени, следят за расписанием и соблюдением вербальных договоренностей и иных конкретных, обусловленных дат.

«Для старших поколений, — говорит социальный антрополог Мими Ито, — нужен был канал коммуникации — обычно телефонный звонок — чтобы договориться о личной встрече. Подросткам это не нужно. Они постоянно на связи по умолчанию. Они всегда с мобильными телефонами, поэтому опоздание более не является проблемой».

Такой подход к времени и социальному взаимодействию является источником раздражения и подавленности для родителей, которые пытаются приспособиться к потребности их детей-подростков в независимости. Они не хотят сковывать желание и способность детей вести полную, но отдельную жизнь. Но в то же время они не могут избавиться от ощущения того, что их обводят вокруг пальца. («Может быть, мы пойдем поесть пиццы, а может, отправимся к Сэму. Но вполне возможно, что соберемся у Джека».)

По мнению Ито, проблема видеоигр тоже связана с распределением времени. Игры абсолютно доступны, в них можно играть на любом устройстве, и они не имеют ни начала, ни конца. Когда родители безуспешно пытаются оторвать детей от видеоигр и заманить в кухню ужинать, то тем самым пытаются установить искусственные временные границы там, где естественных границ не существует.

Но, пожалуй, самое сложное и непонятное для родителей — это перевернутая властная структура, которая порождена технической продвинутостью подростков. Четырнадцатилетний мальчишка становится главным техническим экспертом семьи, и родители обращаются к нему, чтобы узнать, как включить новый телевизор или закрыть все окна на iPhone.

Перед лицом новых устройств мамы и папы ощущают свою беспомощность — пугают их и те устройства, которые они пытаются регулировать.

Ширки говорит: «Мало этого, но родители еще живут в обществе, где у них возникает ощущение, что это дети должны давать им разрешение на какие-то действия. Это все равно, что пригласить ребенка стать твоим другом в „Фейсбук“».

В доме Дейдры об этом говорили все. Некоторые женщины чувствовали себя друзьями собственных детей, другие — нет, некоторые не могли до них достучаться. Бет сказала, что сын несколько раз записывал ее в друзья и несколько раз вычеркивал, хотя дочь всегда давала ей полный доступ к своим страничкам.

Дочь Саманты сначала сказала, что не дружит со взрослыми. А потом выяснилось, что в друзьях у нее двоюродная сестра Саманты, которой тоже за пятьдесят.

Дейдра следила за детьми через мужа, который зарегистрировался на «Фейсбук». Сама она в этой сети не присутствует.

«Дружба в сети с собственными детьми — очень тревожное занятие, каким бы ни был ответ на такой запрос», — говорит Ширки. Если ребенок соглашается, то можно увидеть то, чего не ждешь. Если ответ отрицательный, то ваши чувства будут уязвлены, и вы будете всю жизнь гадать, какого рода сомнительные материалы могут оказаться на страничке вашего ребенка. «И эта проблема совершенно нова», — говорит Ширки.

До появления социальных сетей домашний телефон и телевизор можно было назвать полупубличными. Даже если дети запирались в спальне со стационарным телефоном, родители знали, что они дома и с кем-то разговаривают. Достаточно было пары искусных вопросов — и любой родитель мог понять, что происходит в жизни ребенка. То же самое можно сказать о телевизоре. Даже если родителям не нравились программы, которые смотрели их дети, они всегда знали, что это за программы, когда они заканчиваются и когда начинаются следующие.

«Самое интересное в мобильных телефонах и социальных сетях, — говорит Дарлинг, — то, что у нас нет способа пассивно следить за ними».

И мы подходим к ключевому слову пассивно. «Нужно признать, — говорит Дарлинг, — что слежка за этими средствами — это нарушение приватности. Это активная слежка. Приходится совершать неприятные поступки — буквально шпионить за собственными детьми».

Некоторым родителям тяжело перейти эту черту. Они должны дать себе разрешение на слежку, хотя прекрасно понимают ценность приватности — ведь они тоже были подростками. В определенном смысле приватность для них более драгоценна, чем для их детей.

Конечно, родители всегда следят за детьми. Всегда были мамы, которые читали дневники дочерей, и папы, обшаривавшие комнаты сыновей в поисках спрятанных сигарет. Но сегодня слежка становится обязательной, а не случайной, и из-за этого сверхнавязчивой. Это уже работа.

Обычно существует несколько устройств или платформ, на которых можно осуществлять слежку («Фейсбук», СМС в телефоне, фотографии в телефоне, «Твиттер»…), и практически везде требуется определенный уровень технической подготовленности.

Женщины из круга Дейдры постоянно возвращались к этому вопросу, обсуждая этичность слежки (или «вынюхивания», как называют это сами дети). Одна женщина сказала, что дала дочери обещание никогда не читать ее страничку в «Фейсбук» и держит слово. Другая сказала, что никогда не давала такого обещания, поэтому следит беспрерывно.

Но главную эмоциональную истину прояснили всем лишь слова Дейдры. Они поняли, что проблема заключается не в том, чтобы дать себе разрешение на слежку, а в том, чтобы принять то, что в результате этой слежки выяснится.

— Одно время, — сказала Дейдра, — я очень расстраивалась из-за того, что обнаруживала в результате слежки. А муж говорил мне: «Дейдра, может, тебе не стоит следить? Это так тебя расстраивает».

— Точно, — подхватила Бет. — Иногда я предпочла бы не знать.

Слежка всегда связана с риском узнать что-то неприятное. Вы можете увидеть фотографии своего пьяного сына на вечеринке, потому что кто-то бросил их на его страничку в «Фейсбук». Или обнаженные фотографии на телефоне дочери — она их еще никому не отправила (насколько вы можете понять), но зачем вообще сделала? Чтобы послать кому-то позже? Или это просто эксперимент — ей хотелось посмотреть, как она выглядит? (У Бет тоже был такой опыт.) Кейт однажды узнала, что ее сын строит планы попробовать наркотики.

— Хотим ли мы видеть то, чего не хотим видеть? — задала риторический вопрос Кейт. — Готовы ли мы справляться с тем, чего не должны были знать?

«Когда росли мы сами, — говорит Ширки, — мы тоже экспериментировали с алкоголем. Но если мы не приходили домой, благоухая джином, то все было в порядке. А кинотеатры считались местом, почти что официально предназначенным для поцелуев. У нас было нечто такое, что родители понимали, но о чем не говорили. Сейчас же все сломалось».

Переосмысление этих правил и поиск способов действий в рамках новых стандартов прозрачности заставляют всех импровизировать и действовать методом проб и ошибок. В переходную эпоху норм не существует. И это еще больше осложняет жизнь мам и пап. Иногда легче избрать путь «не спрашивай, не говори», чем принять последствия полной откровенности.

Но тем родителям, которые готовы овладеть достижениями технологии, открываются новые, светлые пути. Мир Интернета настолько соблазнителен, что дети часто устремляются из своих безопасных спален именно туда, а не в реальный мир, где им может угрожать реальная физическая опасность.