Я немыслимо скучаю по Генри, только по нему. Я хочу жить с ним, быть с ним свободной, страдать с ним. Меня преследуют фразы из его писем, и все-таки меня грызут сомнения. Меня пугает собственная порывистость. Все поставлено под угрозу. Все, что я создала. Моя душа писателя следует за Генри-писателем, я вторгаюсь в его чувства, брожу с ним по улицам, участвую в его фантазиях и желаниях, мне любопытны его шлюхи, я мыслю, как он. Мы как будто уже поженились.

Генри, ты ведь не лжешь мне? Ты такой, каким я тебя вижу?

Не обманывай меня. Моя любовь слишком молода, слишком глубока… Она — абсолют.

Сегодня вечером, спускаясь вместе с Хьюго с холма, я увидела Париж, окутанный дымкой дневной жары. Париж. Генри. Он для меня не просто мужчина, он для меня — вся жизнь.

Я коварно предложила Хьюго:

— Ужасно жарко. Может, позовем Фреда, Генри и Полетт?

Дело в том, что этим утром я получила первые страницы книги Генри, совершенно изумительные. Его проза в последнее время просто великолепна, она лихорадочная, но цельная. Каждое слово бьет прямо в точку. Этот человек стал органичным и сильным, как никогда. Я должна хотя бы несколько часов подышать с ним одним воздухом, накормить его, укрыть от жары, подарить ему тяжелое дыхание земли и деревьев, чтобы заставить его кровь быстрее течь в жилах. Господи, сейчас каждая минута моей жизни похожа на оргазм, я едва успеваю сделать вдох между погружениями в наслаждение.

Я хочу, чтобы Генри знал: я готова подчинить женское собственничество страстному поклонению творчеству. Я хочу с гордостью служить ему. В прозе Генри столько величия! Величие — во всем, к чему он прикасается.

Вчера вечером Генри и Хьюго разговаривали и наслаждались общением друг с другом. Великодушие Хьюго расцвело буйным цветом, он стал открытым и дружелюбным. Когда мы с Хьюго оказались в спальне, я отблагодарила его. За завтраком в саду он читал последние страницы, написанные Генри, и ему очень понравилось. Я воспользовалась удачным моментом и предложила открыть наш дом для Генри, этого великого писателя. Хьюго берет меня за руку и, успокоив себя тем, что Генри интересует меня только как писатель, соглашается на все, что я прошу. Я провожаю Генри до ворот. Он счастлив просто потому, что любим, а я удивляюсь собственной лжи.

Ад визита Генри не прошел для меня даром. Два дня были такими запутанными и сложными. Не успела я начать вести себя, как Джун, женщина, «способная на обожание и преданность, с удивительным равнодушием добивающаяся того, чего хочет», как Генри впал в сентиментальность.

Когда Хьюго ушел на работу, Генри сказал:

— Он такой ранимый. Такого человека нельзя обижать.

Это вызвало во мне настоящую бурю эмоций. Я встала из-за стола и ушла в свою комнату. Он пришел следом и обрадовался тому, что я плачу: он решил, что это свидетельствует о моей способности к сочувствию. Но в ответ я стала напряженной, язвительной.

Когда вечером вернулся Хьюго, Генри очень внимательно слушал его рассказ, говорил с ним на его языке — мрачно и нудно. Мы втроем сидели в саду.

Разговор шел нервно, рвано, пока Генри не завел речь о психологии. (Несколько раз за этот день, возможно, из-за ревности к Джун, я провоцировала в Генри ревность к Алленди.) Все, что я прочитала за предыдущие годы, все, что узнала из разговоров с Алленди, мои собственные размышления полились из меня удивительно энергично и ясно.

Генри внезапно перебил меня:

— Я не верю в идеи Алленди, Анаис, да и твои идеи вызывают у меня сомнения. Я и видел-то его один раз в жизни. Он чувственный мужчина, грубоватый, какой-то сонный, в глазах иногда проблескивает фанатизм. Ты же все так ясно и красиво изложила, что теперь мне все кажется простым и понятным. У тебя такой гибкий ум! Но я не слишком доверяю твоему интеллекту: ты восхитительно все объясняешь, все расставляешь по местам. Но где ты оказываешься? Не на чистой поверхности своих идей, а в темных глубинах, поэтому это только кажется, что ты поделилась всеми своими мыслями, что выговорила все, что у тебя есть. В тебе живет множество личностей — ты бездонна, неизмерима. Твоя понятность обманчива. Твой образ мыслей меня больше всего смущает, беспокоит, вызывает страшные сомнения.

Вот так Генри нападал на меня, со странным раздражением, неистово. Хьюго спокойно сказал:

— Тебе кажется, что ты понял ее, и вдруг она сама отказывается от своих идей и смеется над тобой.

— Точно, — подтвердил Генри.

Я засмеялась, поняв, что, по большому счету, критика Генри должна мне льстить. Я радовалась, что мне удалось раздражить и озадачить Генри, но тут же мне стало неприятно от мысли, что он вдруг может оказаться сильнее. Да, война неизбежна. Они с Хьюго продолжали беседовать, а я пыталась собраться с силами. Все случилось слишком неожиданно. Преклонение Генри перед Хьюго тоже ставило меня в тупик, особенно после того, что он сказал.

Я помню, что мне в голову пришла парадоксальная мысль: против гибкости моего ума объединились два туго соображающих человека — зануда-немец и бесцветный шотландец. Что ж, я стану еще более ловкой и изворотливой. Генри отождествляет себя с Хьюго, моим мужем, как я отождествляю себя с Джун. О, она с огромным удовольствием занялась бы «разоблачением» этих двоих.

Какая ночь! Как можно спать, когда в крови кипят неизлитый яд, невыплаканные слезы, нерастраченный гнев? Будь выше меня, Генри, жалей Хьюго, потому что я собираюсь обманывать его еще сотни раз. Я лгу самому прекрасному мужчине на земле. Идеал верности — всего лишь шутка. Вспомни, чему я тебя сегодня научила: психология занимается тем, что выстраивает новый базис твоей жизни, но основываясь не на размышлениях, а на искренности человека перед самим собой. А ты, дорогой, хочешь только бить, бить, бить… Я нанесу тебе ответный удар.

Я уснула, переполненная ненавистью и любовью к Генри. Хьюго разбудил меня ласками, он хотел заняться со мной любовью. В полусне я неосознанно оттолкнула его от себя, найдя потом оправдание своему поступку.

Наутро я проснулась с тяжелой головой. Генри сидел в саду. Он хотел со мной поговорить. Его мучило беспокойство из-за вчерашнего вечера. Я молча слушала. Он сказал, что совершил обычную для себя ошибку. Он не хотел ни говорить, ни поступать так. «Не хотел?» — переспросила я. Он был слишком напряжен из-за постоянной необходимости скрывать свою любовь ко мне. Ему вовсе не так сильно понравился Хьюго. Все дело в том, что мой монолог настолько его впечатлил, что он захотел обнять меня. Он впервые увидел, как я углубилась в какую-то тему. Он боролся с чувством восхищения мною, завидовал Алленди и — увы! — как всегда, испытывал извращенную ненависть к человеку, который поведал ему что-то новое. В данном случае таким человеком оказалась я — ведь именно я открыла перед ним новый мир.

Мне пришло в голову, что Генри играет одну комедию за другой, а теперь по какой-то причине решил поиграть со мной. Я сказала ему об этом. Он очень спокойно ответил:

— Господи помилуй, Анаис. Я никогда не лгал тебе. Но ничего не могу поделать, если ты мне не веришь.