Набитой дурой, которая посмела что-то возомнить. Хотелось просто исчезнуть, не сидеть здесь.

— Ты была добра ко мне. Мне жаль…

Жаль… Единственное слово, которое уместно здесь. Жаль. Я кивнула в сторону дверей, за которыми скрылся полукровка:

— Значит, это ты сказал тогда? Про бордель. Ведь ты видел меня. Не мог не видеть.

Гектор кивнул:

— Талиса моя старая подруга. Была… Я пытался отговорить ее тогда, но она не слышала меня. Она сделала глупость и, увы, поплатилась. Как и Марий Кар.

— Ты и о нем сожалеешь?

Гектор усмехнулся:

— Конечно, нет. Лишь жалею, что не причастен. Я пытался купить тебя, но это было бесполезно. Талиса пообещала тебя Кару, а я лишь взвинчивал цену. Тогда я связался с Лариссом.

На это уже было плевать.

— Ты и сейчас знал?

Он молчал, но не думаю, что не понял вопроса. Просто не хотел отвечать, потому что выглядело слишком отвратительно.

А я еще посмела глупо ревновать тогда, в Котловане, когда он сказал, что получил рану в борделе. Как же хотелось вернуться назад, перечеркнуть все это, вырезать, как кусок архивной записи. Сделать так, чтобы этого не было. Никогда.

— Я… мерзавец. Знаю.

Теперь я понимала, почему он так не хотел близости со мной — ему запретили. Сейчас я была безумно рада, что этого не случилось.

— Ты нравилась мне. И если бы Клоп не вошел тогда… Я был почти готов послать их всех. Это чистая правда.

— …замолчи. Я не хочу это слушать.

— Это правда.

— Замолчи.

Я не хотела смотреть на него, заглядывать в перечеркнутое шрамом лицо. Ловить зеленый взгляд. Я бы хотела, чтобы он растворился, как дым. Бесследно. Прямо сейчас.

— Жалеешь?

Я не поднимала головы:

— О чем?

— Что спасла мне жизнь.

Я усмехнулась, покачала головой:

— Нет. Я сделала, что могла. Что мне совесть велела. Был бы на твоем месте кто-то другой — я поступила бы так же.

— Даже Мартин?

Я промолчала. Да, наверное. Не смогла бы смотреть, как умирает человек.

— Он услал меня тогда в доки и запер в ангаре… — он будто оправдывался. — Я слышал, Бальтазар проболтался. Потом, когда Мартина… Это все…

Гектор не договорил. Обхватил пальцами затылок и шагал из стороны в сторону. Размашисто, покачиваясь:

— Хотя бы этого не должно было быть.

Я, наконец, подняла голову, но старалась не смотреть на него:

— Помоги мне выйти отсюда.

Он покачал головой:

— Прости, не могу. Не думай обо мне слишком плохо. Хотя… — он махнул рукой, — у тебя все основания. Мне жаль.

Гектор бросил на меня виноватый взгляд и пошел к дверям. Стремительно, будто бежал. Я слушала, как затихают его шаги, чувствовала себя жалкой, будто облили помоями.

Опомнившись, я подскочила и направилась следом — я тоже ухожу. Я решительно прошла мимо наемников, вышла в гулкую галерею и вздрогнула, услышав голос за спиной:

— А ты останешься, прелесть моя.

Я не обернулась. Подобрала подол и побежала по галерее.

Глава 60

Я оскальзываясь на полированном камне. Слышала, как ускорились за спиной шаги полукровки — он тоже бежал. Я вывернула на парадную лестницу, вцепилась в перила и понеслась вниз. Ступени сливались перед глазами, вызывая тошноту, казалось, я вот-вот упаду, не удержусь. Но лучше свернуть шею, чем… Я пересекла холл и кинулась к дверям, дернула, но двери были заперты. Я кинулась к другому порталу, но результат был предсказуем. Полукровка слишком предусмотрителен. Не оставил мне ни единого шанса.

Он решительно приблизился, схватил меня за руку повыше локтя и тряхнул:

— Довольно.

Я дернулась, повторяя себе, что он не имеет никакого права:

— Послушайте… — я смотрела в его сосредоточенное лицо цвета забеленного кофе. Он больше никто. Никто. — Послушай. Ты больше никто, — я покачала головой. — Никто, слышишь. Ты больше не посмеешь мне приказывать. Я свободна. Я высокородная имперка. Ты больше ничего не можешь. Я пойду в суд. Я дойду до Императора.

Ларисс казался довольным:

— Какая дивная экспрессия. Знаешь, в тебе появился блеск, которого прежде недоставало. Смелость, шик. У меня будет прекрасная жена, которую не стыдно показать при дворе.

Я едва не задохнулась от накатившего возмущения. Я свободна. Свободна. Сколько теперь понадобится времени, чтобы привыкнуть, осознать себя? Я каждую секунду должна напоминать себе, что свободна. Свободна. Свободна. Как ветер пустыни. Как облака. Как вылетевшее слово. Как парящая птица. Я больше не никто.

Я покачала головой:

— Больше никогда. Никогда ты не посмеешь мне что-то навязывать. Дай мне уйти.

Полукровка все еще был в игре. В одному ему понятной игре. Он лишь улыбался и качал головой.

— Это низко. Противозаконно.

— Ничего незаконного или постыдного. Ты знаешь. И не так уж это низко.

Я покачала головой:

— Опомнись. Ты сошел с ума. Хватит.

Полукровка изменился в лице, губы залегли скорбной дугой. Он разом стал старше, злее:

— Только твоих оценок мне еще не хватало.

— Просто дай мне уйти. Хватит. Довольно. Я сыта вами по горло, по самую глотку.

Он притянул к себе, выдыхая в лицо конфетной сладостью:

— Будет так, как я скажу. Или ты уже все забыла? Ополоумела от того, что свободна? Почувствовала себя человеком?

Я изловчилась и дала ему звонкую пощечину, от которой зажгло ладонь:

— Мразь. Я больше тебя не боюсь. Тронешь меня — и я пойду в суд.

Он лишь рассмеялся, сверкая зубами, и сжал пальцы на моем запястье. Я не могла его ни напугать, ни унизить, ни оскорбить. Он достиг в самоощущении такого дна, что его невозможно было задеть. Судя по всему, он много лет многократно сам повторял себе все это. Многократно бичевал себя, уничтожал, умалял собственную суть. Он так заигрался в самоуничижение, что оно стало его силой.

Уже здесь, в библиотеке Виреи я прочитала в книге об одной невзрачной рыбе. Не помню название. Она была плоской, как скат, тонкой, с бугристой кожей. Она ложилась на дно и хило трепыхалась, изображая раненую или умирающую. Когда вокруг собиралась стая более мелких плотоядных рыб, она позволяла кусать себя, отщипывать наросты на коже, трепать и даже пустить кровь. И когда стая сбивалась, чуя кровь, рыба открывала огромный исполинский рот и заглатывала разом всю стаю. Смирение и уничижение тоже может быть оружием.

— Ты выйдешь отсюда только в одном случае — если станешь моей женой. Либо не выйдешь никогда. Никто даже не будет знать, что ты здесь. Тебя некому искать.

Я покачала головой:

— Лучше сдохнуть.

Ларисс терял терпение:

— Я — не мой брат. Не надейся. Я не стану умирать