что и Шмаков: что шантаж по закону русскому, как таковой, не наказуем, что для понятия о вымогательстве под угрозой требуются серьезные доказательства; но главное неудобство в том, что при ведении дела общим судебным порядком огласка неизбежна, а это именно то, чего так боится пострадавшая. Тут может помочь только административное вмешательство. От прокурора я поехал к градоначальнику-генералу Андреянову. Последний, ознакомившись с делом, заявил, что он не решается принять меры административного воздействия, так как в данном случае может вмешаться бразильский консул и, чего доброго, создаться целый дипломатический конфликт.

— Попробую все же, — сказал он мне, — позвонить министру внутренних дел.

И тут же он соединился по прямому проводу с министром Маклаковым. Я наблюдал за ним. Градоначальник подробно изложил дело, выразил свои опасения и просил распоряжения. Выслушивая ответ Маклакова, он как-то конфузливо улыбнулся и раз даже вежливо перебил его: «Не Никарагуа, ваше высокопревосходительство, а Бразилия… Слушаю!.. Слушаю-с!..» Затем, отойдя от аппарата, заявил мне: «Удивительно легкомысленный человек. Знаете, что он мне сказал? Очень нужно великодержавной России считаться с какой-то завалящейся Никарагуа! Уполномочиваю вас, генерал, применить к этому “парагвайцу” те меры, что применили бы вы к рядовому русскому шантажисту. Действуйте энергично и быстро!»

Получив эти указания, я принялся действовать. В среду, когда приехала ко мне госпожа X., я сказал ей:

— Вот что мы сделаем. Завтра поезжайте на Ярославский вокзал и передайте этому типу двести тысяч. Не беспокойтесь за деньги, он будет немедленно арестован, и эту сумму вам тотчас же возвратят. Но прежде, чем передать деньги, скажите ему следующее: «Вы несколько раз меня обманывали, и я вам больше не верю. Я привезла вам требуемые двести тысяч, но передам их, только заручившись гарантией: застраховав себя от дальнейших ваших выпадов. Я хотела было потребовать от вас взамен копии протокола, но сообразила, что вы можете надуть меня — передадите мне три-четыре, а у вас, быть может, переснята их дюжина. Вот почему я требую следующего: вы должны будете подписать компрометирующую вас бумажку». И вы протянете ему вот этот составленный мною документ.

Я передал даме бумагу. В ней значилось:

«Я, нижеподписавшийся, признаю себя виновным в том, что с помощью угроз, включительно до угрозы смертью, выманил мошенническим образом у госпожи X. последовательно 20, 50, 100 и, наконец, 200 тысяч рублей, в общей сложности 370 тысяч рублей. Впредь обязуюсь прекратить свои преступные вымогательства. Год, число, подпись».

Дав даме прочесть эту записку, я продолжал:

— Конечно, мошенник начнет отказываться дать свою подпись, но вы подчеркните, что не в ваших, конечно, интересах предъявлять эту расписку, так как вы больше всего боитесь огласки; что вы прибегнете к этой мере лишь в самом крайнем случае, то есть если и на этот раз он не исполнит своего обещания и вновь предъявит какие-либо требования. Наконец, повертите перед его носом пакетом с двумястами тысячами, надо думать, что он не устоит перед соблазном. Получив от него расписку, передайте деньги и поезжайте спокойно домой. Мои люди его арестуют, отберут деньги и привезут сюда. В субботу к часу дня приезжайте сюда для окончательной ликвидации дела. Тогда вы передадите мне подписанную шантажистом расписку. Я не назначаю более раннего срока, так как считаю полезным продержать его двое суток под арестом.

В четверг я командировал на Ярославский вокзал своего помощника Андреева и несколько агентов. Андреев мне потом докладывал:

— Ровно в три часа появилась госпожа X. и, подойдя в буфетном зале к столику бразильца, уселась. У них начался оживленный разговор. Затем госпожа X. предъявила бумагу. Мошенник, прочтя ее, сердито замотал головой. Они принялись спорить, и госпожа X. вытащила из сумки туго набитый пакет. Наконец, были потребованы чернила. Бразилец расписался и получил деньги. Госпожа X., спрятав расписку, немедленно удалилась. Я подошел к бразильцу и сказал: «Пожалуйте, вас начальник сыскной полиции требует к себе». Бразилец сначала был совершенно ошарашен, он быстро оправился и громко заявил: «Прошу оставить меня в покое! Я никакого вашего начальника знать не желаю». Я указал ему на двух жандармов, стоявших у дверей: «Если вы немедленно добровольно не последуете за мной, то жандармы поведут вас силой». Угроза подействовала, и бразилец, бормоча что-то о консуле, последовал за мной.

В субботу, ровно в час, ко мне в кабинет вошла госпожа X.

— В четверг, — сказала она, — я исполнила все, как вы сказали. Вот вам расписка этого негодяя. Представьте, какой нахал: прочитав мою бумагу, он сначала не только отказался ее подписать, но принялся даже меня ругать. Какими только словами он не обозвал меня! И старой кикиморой, и старой потаскушкой — просто стыд и ужас! Однако ради дела я все стерпела и добилась-таки своего. Передав деньги, я не уехала домой, а спряталась у выхода и видела, как ваши люди его арестовали. У меня рука чесалась, так хотелось подбежать и обломать об него зонтик; но я, однако, сдержалась. Домой вернулась злая-презлая: разорвала на себе перчатки, выгнала горничную, высекла внука! Да где же он, этот мошенник?

— Прежде всего успокойтесь, сударыня! А затем — вот ваши деньги.

— Деньги — что! А где сам мошенник-то?

— Я сейчас его вызову. Но помните, нам предстоит разыграть комедию: необходимо его жестоко запугать, а это не так просто! Помните, что если он примется просить у вас прощения, то не прощайте сразу, помучайте хорошенько и лишь затем простите. Не удивляйтесь ничему, что будет происходить сейчас. Итак, вы готовы?

— Готова, готова!

Я позвонил.

— Приведите арестованного в смежную с кабинетом комнату.

Когда это было исполнено, то началась «игра». Сначала мимо бразильца провели в мой кабинет нескольких арестованных в кандалах и наручниках (их тотчас же вывели в противоположную дверь). Затем я во все горло принялся разносить мнимых преступников, наконец, несколько моих надзирателей стали громко стучать и бороться в соседней комнате, а затем по сигналу завыли, застонали, запросили пощады. Я вызвал агента, наблюдавшего за бразильцем.

— Ну, что?

— Сидит ни жив ни мертв, бледный, чуть не трясется.

— Ладно! Теперь зовите его.

Взъерошенный, не бритый вошел он ко мне в кабинет.

— Так вот ты каков гусь! — обратился я грозно к нему. — Ты это что же, мерзавец, по большим дорогам грабить собрался?!