Я вздрагиваю, когда Лютый толкает меня в стену. Тут же жмётся, возвращая жар его тела. Вдавливает пальцы в мои бедра, тянет ближе к себе, а я сторону от боли.

– Что? – сталкер реагирует моментально, отрывается. Его взгляд впивается в мое лицо, ищет причины. – Что не так?

– Ничего, - качаю головой, закидываю руки на плечи мужчины, обнимаю и тяну обратно. Прижимаюсь к его губам, шепчу между поцелуями: – Всё так.

Я целую его, отвлекаю, не знаю, что творю. Это лихорадка во мне, вирус, который мозги плавит. И жар поднимается, и дышать тяжело. И тело немеет всё разом.

Лютый – сплошная болезнь.

Я шарю пальцами по стене, выключая свет. Вовремя, перед тем как мужчина стягивает с меня свитер. Без нежности и промедления, просто дёргает ткань вверх, заставляя поднять руки. Я сама не лучше.

Стоить откинуть страх, принять неизбежное, как становится намного легче. Все предохранители сгорают во взрывах, никаких больше ограничений и лишних мыслей. Хорошо.

Забираюсь ладонями под рубашку, веду по кубикам пресса. Почему раньше так не делала? У меня под пальцами сплошной гранит, раскаленные на солнце камни. Царапаю кожу, получая рычание на ухо. И ещё раз, дразню хищника, с трепетом жду, когда мне шею свернут за такое.

– Ниже потрогай.

И ни капли просьбы в его голосе, сплошной приказ. Руки сами ложатся на его джинсы, провожу поверх ткани. Надавливаю на ширинку, наслаждаясь тем, как плоть твердеет от моих касаний. Мне разрешают играть и оттягивать время, чем я и пользуюсь. На всю отрываюсь.

Я не медлю, не думаю, просто расстегиваю молнию, запускаю пальцы в боксеры мужчины. Обхватываю его член, тот прожигает ладонь жаром, дергается, когда я касаюсь нежной уздечки.

Это привычно, знакомо. Так просто.

Сталкер толкается в мою руку, языком проникает в рот. Целует жарко, словно вылизывает изнутри. Его язык касается нёба, сталкивается с моим, отпечатывает в крови вкус мужчины.

– Лютый!

Возмущаюсь, когда он резко меня разворачивает, толкает в стену и тянет мои джинсы вниз. Грубо, даже не думая о том, чтобы расстегнуть пуговицы. Мужчина надавливает на поясницу, заставляет выгнуться, а в следующую секунду заполняет меня.

Толкается во всю длину, прелюдия закончена. Остались остервенелые движения, хватка на коже, тяжелое дыхание, которое у нас одно на двоих. Ток ползёт по венам, бьется, окручивает.

Я упираюсь ладонями в стену, держусь, иначе рухну вниз. Или нет? Лютый держит крепко, он впивается пальцами в бедро, двигает на себя. Натягивает меня в бешеном ритме.

Выбивает из меня стоны и весь кислород, никой нежности и трепетности касаний. Лютый показывает, что я ему принадлежу, полностью, без остатка. Он может трогать меня, сжимать, кусать плечи, а потом языком проводить по загривку.

У меня всё горит внутри, пламенем обрушивается на лоно. Болью вспыхивает под ребрами, когда Лютый слишком сильно сдавливает. Будто точно знает, где у меня ушибы после падения. Неприятные отголоски терзают, но только сильнее разгоняют наслаждение. Оттеняют то, как мягко мужчина накрывает мой лобок, раздвигает пальцами половые губы, касается клитора.

Контраст ощущений.

Взрыв.

Что со мной не так?

Даже так хорошо. Даже когда агония скручивает мышцы, сводит судорогой от томления между ног. От того, как мужчина яростно толкается в меня, только сильнее дрожу.

– Давай, девочка моя, кончи от этого. Хочу твои крики. Тебя, блядь, хочу. Чувствуешь насколько? Как стоит на тебя. Пиздец как как стоит, - его член будто крепнет во мне, становится ещё больше. Я спиной чувствую, как дрожит мужчина. – Хотел тебя столько времени. Всю жизнь, твою мать. А ты не смотрела, не замечала. И сейчас не смотришь. Ничего, я научу. Научу тебя всему. Моей будешь, поняла.

– Да!

Не слышу, сердце гудит в ушах, звуки расплывается. Словно реактивный двигатель заводят, взмывает ракета вверх. И меня с собой уносит, куда-то далеко. В космос, где нет кислорода, где меня в черную дыру засасывает.

Исчезаю вся.

Всё пропадает, кроме шепота на ухо.

– Вот так, моя девочка, - Лютый держит меня, прижимает к себе. Морщусь, когда мужчина выходит из меня, болезненная пульсация между ног сменяется разочарованием, ощущением потери. – Какая ты охрененная, Кристин. Лучшая. Сейчас на диван пойдем и продолжим. И я всю тебя выебу.

– Лютый, - срывается с пересохших губ, от его обещание скручивает в груди. – Не сразу.

– Зразу, златовласка. Я слишком изголодался по тебе.

Мне хочется что-то ответить.

Но я этого не делаю, нега накрывает с головой.

И я расслабляюсь в руках мужчины.

Глава 35. Лютый

– Какого хуя?

Я перехватываю руки девчонки, завожу назад. Кристина пытается выделываться, отталкивает, вертится, как дурная. С ума сошла, стоило свет включить.

И меня тоже мозги набекрень.

– Не рыпайся.

Я крепко держу златовласку, так, чтобы даже не думала о побеге. И смотрю. На её тело, покрытое синяками, которые ещё два назад не было. Я знаю, я всю её осмотрел. Каждый изгиб запомнил, высек в памяти.

С закрытыми глазами назову, где у неё родинка находится. Где нужно провести губами, чтобы Кристина издала этот приглушенный писк, который потом перетекает в стон.

Я всё, блядь, о ней знаю.

Но не шарю откуда синяки взялись.

– Что это, блядь, такое? Где уже была? Я же сказал, чтобы сегодня из дома не выходила!

Рявкаю, меня трясет. От мысли, что ей кто-то мог навредить. Адреналин выплёскивается в крови, ебашит так, что кислород сгорает. Чистым гневом дышу. Рвать хочу. Всех.

Охрану. Они должны смотреть, не выпускать из виду, докладывать мне о каждом шаге, тенью быть и защитить от всего. Даже если какой-то лыжник мимо пройдёт – отвадить.

Кристину. Которая непонятно куда вляпалась. Я ведь сразу сказал, что сегодня дома сидеть нужно. Неудачные встречи, дохрена проблем, которые разгребать. Встреча за встречей проваливается, потому что недовольны браком. Недовольны, что златовласка по всем законам мне принадлежит.

Себя треснуть нужно, что не проследил. Не доглядел. Нужно было лучше защитить мою девочку. Обезопасить. Закрыть ото всех, не подпускать. Знал ведь, что всякое может случится.

– Молчала почему?

Её золотистая кожа вся в темных разводах, на брызги краски похоже. Особенно на ребрах и бедрах, которые так приятно сжимать. Долбил её, не нежничал, а девчонка даже не сказала.

Вспоминаю странный стон, недовольный и тихий, когда тянул на себя. Не сообразил, что этот