вы опоздали. Уже совершен обряд бракосочетания, — наконец промолвил он, а потом потише добавил. — Но меня радует, что в Чишдепе не перевелись умные люди. Поклонитесь от меня джигиту, который не побоялся пересудов и привез к нам свою сестру. Ей-богу, даже не верится, что у потерявшего от жадности остатки ума Куйки-хана вырос такой славный сын. Прощайте…

Чишдепинцам ничего другого не осталось, как возвращаться домой.

Аннагуль, сидя за спиной брата, тихо плакала. Так добрались до развилки дорог, где утром останавливались опозоренные сваты, где позже гельналыджи посадили в свадебный паланкин девочку, подменив ею настоящую невесту.

Тут выдержка оставила Аннагуль. Соскользнув с лошади, она бросилась на землю, громко запричитала:

— Убей меня, Непес! Убей, если есть у тебя жалость. Оставь здесь — пусть сожрут меня шакалы, пусть укусит змея… Об одном прошу, не вези в аул, убереги от позора…

Непес соскочил с коня, бросился к сестре.

— Что ты, Аннагуль, что ты… Успокойся… Ты молодец, красивая…

— Убей… убей… — выла Аннагуль, припав к коленям брата.

Сапар и Меред стояли поодаль, не зная, чем помочь другу. Это были отчаянные, отважные джигиты. Любой из них мог шутя расправиться с матерым волком, а сообща им была не страшна и целая стая, но против слез слабой беззащитной девушки они были бессильны.

— Убей меня, Непес, убей… — стонала Аннагуль, но вдруг ее голос окреп, глаза сверкнули огнем. — Черный камень у тебя вместо сердца! — Она изловчилась и выхватила небольшой острый нож, который был у Непеса за кушаком. — Я сама убью себя!

Еще мгновение — и могло случиться непоправимое, но Непес крепко сжал тонкое девичье запястье, от боли пальцы разжались, нож, звякнув, упал на землю.

— Эх, Аннагуль, что ты надумала, — прерывающимся от волнения голосом произнес Непес, поднимая с земли свой нож. — Если кому из нашего рода и суждено погибнуть от этой стали, то, верно, не тебе… Едем! — поторопил он растерявшихся друзей, легко, как маленького ребенка, взял Аннагуль на руки и бережно положил ее, обессилевшую, поперек седла…

Лишь перед рассветом добрались они до родного аула. Измученная долгой дорогой лошадь, почуяв конец пути, прибавила шагу. Но Непес не торопил, напротив — сдерживал ее, оттягивая миг, когда придется ему стать гонцом черной вести. Он знал, что мать не спит, ждет его с надеждой.

Конечно же, она не спала. Всю ночь просидела под звездным шатром неба, благодаря аллаха за то, что наделил почтенного Торима-ага могучим умом и добрым сердцем. Она верила в лучший исход, и лишь когда послышалось приближение всадников, предчувствие беды защемило грудь. Она бросилась навстречу въезжавшему во двор Непесу.

— На, забери ее, — отдал он матери рыдающую Аннагуль. — Пусть старится в отцовской кибитке…

— Учить вздумал, щенок! — выскочил из орачи разгневанный Куйки-хан. — Я тебе покажу, сукин сын, как с отцом разго…

Он не успел договорить и не почувствовал боли, когда свинец ударил его в грудь, отбросил назад, свалил на землю… А Непес пришпорил коня, черной молнией пронесся мимо матери и сестры и исчез в ночи. Исчез навсегда.

Перевод А. Говберга.

УНАШ

Трое мужчин сидели за дастарханом вокруг большой миски с супом. Ели молча. Тишину нарушал лишь мерный стук ложек о дно чанака — большой деревянной миски, в которой хозяйка подала унаш, да потрескивание дров в жестяной печурке, что стояла в углу просторной, застеленной коврами и кошмами комнаты. Унаш удался на славу! В считанные минуты мужчины опорожнили громадную, рассчитанную на большую семью миску. Лбы едоков покрыла испарина, щеки разрумянились, губы лоснились от жира. Они только собирались перевести дух, как в комнату вошла хозяйка и подложила добавки.

— Ну, спасибо, Мая-джан, угодила! — ласково глядя на жену, похвалил Шамурат. — А то мы так на этот унаш навалились, что и слова друг другу не сказали…

— С полным ртом не поговоришь, — подхватил Шалы, и, взяв махровое полотенце, что лежало рядом с ним на кошме, стер со лба бусинки пота.

— Ешьте на здоровье! — смущенная похвалой хозяйка покраснела и от этого стала еще красивей. — Унаша полный казан — всем хватит!

— М-да, унаш — это настоящая мужская еда! — сказал Шалы, когда жена Шамурата оставила мужчин одних. Он придвинулся поближе к миске и вновь перешел в наступление. — Тут главное с перцем не промахнуться, — рассуждая он с набитым ртом, — переложишь — горечь такая, что и в рот не возьмешь, а без перца — какой унаш?.. — Большой любитель поесть, он обожал унаш и знал в нем толк.

Шалы и Шамурат знали друг друга уже тридцать лет, и дружба, родившаяся в окопах во время войны, с годами не слабела, а наоборот — крепла. Жили они не рядом: Шалы — в Ашхабаде, а Шамурат — в небольшом городке на берегу Амударьи, и поэтому дорожили любой возможностью для встречи. Командировка Шалы подходила к концу, завтра он должен был возвращаться в столицу. Так что это был прощальный ужин, и Шалы пришел вместе со своим коллегой — молчаливым мужчиной лет тридцати. Не тосковать же ему одному в гостинице!

Они доедали уже вторую миску унаша. Ложки теперь двигались медленней, а мужчины, разморенные теплом и сытной едой, полулежали, облокотившись на предусмотрительно приготовленные подушки.

— Молодец Маягозель! Унаш сварила — объедение! — Шалы похлопал себя по просторному животу. — Ем-ем и все наесться не могу. А лапша-то какая, прямо со свистом в живот пролетает.

— Что-что, а унаш Маягозель варить мастерица! Да и вообще она стряпуха хоть куда! — Шамурат говорил громко, чтобы было слышно и на кухне, где возилась у плиты Маягозель. — Что ни приготовит — пальчики оближешь.

Тут Шалы и Шамурат стали наперебой расхваливать кулинарные таланты своих жен, делиться домашними рецептами, как вдруг молчавший с самого прихода Назар бросил в чанак ложку и в сердцах сказал:

— Да перестаньте же, наконец!

Отброшенная ложка чиркнула по краю миски и застыла как раз напротив Шамурата. И сразу стало тихо-тихо. Шалы покраснел, словно ему влепили пощечину. И Шамурату стало не по себе. Друзья, недоумевая, переглянулись, а Назар отодвинулся от дастархана и сидел, опустив голову, как бык, объевшийся зерна.

— Послушайте, Назар Назарлиевич, как вас понимать? — подчеркнуто вежливо обратился к нему Шалы.

— Ладно, перестаньте, Шалы-ага! — Назар раздраженно махнул рукой. — Думаете, я не догадываюсь?

Шамурат, прижав руку к сердцу, стал просить прощения, хотя и не понимал, на что же мот обидеться гость.

— Если что не так сказали, прости дорогой Назар-джан. Только вроде мы ничего такого и не говорили…

— Ладно, чего уж там… Думаете, я круглый дурак?..

Не зная, что ему ответить, Шамурат пожал плечами. Шалы молчал, грозно сдвинув