— О чем вы плачете, друг мой? О вашей даме?

Франсуа повернулся к нему, но ничего не ответил. Ему было стыдно признаться, что он оплакивал Францию.

***

На следующий же день после своей победы, даже не похоронив павших, Черный Принц возобновил путь на Бордо. Ему и в самом деле нельзя было терять времени. Надлежало поскорее доставить в укрытие огромное количество добычи и пленных. Задача не из легких: пленников оказалось больше, чем победителей. Но, прежде всего, требовалось уберечь короля от любой попытки освобождения. Неужели дофин, которому удалось ускользнуть, не соберет войско ему на выручку? Неужели французские земли, через которые предстоит пройти, не откажут ему в праве прохода?

Опасения Черного Принца оказались напрасными. Когда дофин Карл прибыл в Париж, единственное, чего он добился, была паника. А что касается земель, городов и замков, находившихся на пути англичанина, то все они последовали примеру Пуатье, то есть не шевельнули даже пальцем. Все сделали вид, будто им неизвестно, что король Франции в плену вместе с тысячами рыцарей и что охранники изрядно уступают им в числе.

Стесненный своей добычей и полоном, Черный Принц делал не более десяти километров в день; когда он прибыл в Бордо 3 октября, это стало концом долгой прогулки.

Восторг бордоского населения был неописуем. Духовенство вышло навстречу армии благодарственным крестным ходом. В расцвеченном флагами городе улицы и окна домов были черны от народа. Добрые граждане во весь голос славили победу. Они смотрели, не осмеливаясь верить собственным глазам, на французского короля, скачущего рядом с английским принцем в сопровождении своего сына, маленького Филиппа. Они глазели на нескончаемую процессию пленных рыцарей, пеших, в окружении конной стражи. Они никак не могли сосчитать повозки, ломящиеся от золота. Для всех это был великий день, день ликования.

Испытывал ли кто-нибудь из них неловкость, видя пленником того, кто, в принципе, был их государем и по отношению к кому сам английский принц вел себя соответственно? Поди узнай наверняка. С тех пор как город Бордо стал официально английским, на него обрушилось богатство, какого он никогда прежде не знал. За Ла-Маншем жили большие любители вин, и торговля процветала вовсю. К тому же война постоянно приносила новую добычу. Так зачем смущать себя бесполезными мыслями? Сам Бог, похоже, сделал выбор, даровав победу столь полную и нежданную. А где счастье, там и веселье!

Затерявшись в колонне пленников, Франсуа и Туссен двигались вперед, словно скот на бойню. Франсуа не знал что и думать после стольких противоречивых волнений. Он не мог забыть и свое боевое крещение. В первый раз он дрался в бою, крепко дрался, и все еще не мог отойти от возбуждения. Но вместе с тем он ощущал горечь поражения и, хуже того, стыд за поведение своих соотечественников. Что-то с ним теперь будет? У него возникло ощущение, что он движется навстречу чему-то неизвестному.

Туссен воспринимал все случившееся с гораздо большим спокойствием, по-философски. Он подвел итог своих рассуждений сразу же после пленения и поделился им с Франсуа:

— После того как тебя приговорили к смерти, попасть в плен — сущие пустяки.

И с этого момента старался, как мог, заразить своего господина собственным благодушием.

Что касается Ангеррана, то он сделался тенью самого себя. С тех пор как они ушли из-под Пуатье, он ел кое-как, ничем не интересовался, ни на кого не смотрел и ни с кем, кроме Франсуа, не разговаривал. Да и ему он говорил лишь «добрый день», «спокойной ночи» и тому подобные ничего не значащие слова…

В Бордо тем временем гремели праздники — неутихающий вихрь, умопомрачение! Горожане оспаривали друг у друга знатных пленников, вино лилось рекой. Иоанн Добрый присутствовал на всех приемах; эти приемы устраивались на золото его пленных рыцарей и на то, что было содрано с погибших. Король считал своим долгом выглядеть как можно великолепнее, и каждый восхищался его представительностью и той роскошью, которой он продолжал окружать себя.

Франсуа, Ангерран и Туссен оставались там, куда их поместил граф Солсбери, — в заурядной гостинице рядом с портом. И дядю, и племянника зазывали к себе именитые семейства города, но ни тот, ни другой не имели желания показываться на людях. Они удовлетворялись бедной обстановкой заведения и короткими прогулками по набережной под охраной английских солдат.

До сих пор пленники задерживались в Бордо, потому что из-за них между победителями разгорелись ужасные ссоры. За часть пленников, правда, никто спорить не собирался, зато уж за других шла настоящая грызня. На некоторых особо знатных претендовали сразу четыре, пять, а то и шесть сеньоров. Даже у Дени де Морбека оспаривал честь пленения короля некий Бернар де Труа. Дело разрасталось, обиженные требовали вмешательства самого Эдуарда III… А пока суд да дело, все оставались в Бордо. Тех, кого, подобно Франсуа, взяли в плен английские сеньоры, предстояло отправить в Лондон. Те, кто, подобно Ангеррану, достался гасконцам, оставались в Аквитании. Но когда же отплытие? Шли месяцы, а дело так и топталось на месте.

***

В начале зимы стало ясно, что Ангерран де Куссон умирает. Франсуа встревожился с первых же январских дней 1357 года. Его дядя исхудал так, что на него было страшно смотреть, лицо посерело. Он больше не покидал комнату и почти не вставал с ложа. Он ни на что не жаловался и от всего отказывался. Поэтому Франсуа пришлось втайне от него поставить сира де Берзака в известность о положении дел.

При мысли о том, что он может потерять вместе с пленником свой выкуп, тот пришел в ужас и не пожалел денег ради его выздоровления. С этой поры в комнату Ангеррана вереницей потянулись врачи. «Мой диагноз, — утверждал первый из них, — перемежающаяся четырехдневная лихорадка». И предписывал соответствующее лечение, которое немедленно отвергал второй лекарь, заменяя его кровопусканиями по причине избытка горячих мокрот. Третий, срочно вызванный ценою золота ввиду полного отсутствия успеха у своих собратьев, обнаружил избыток желчи и прописал сырую печень однодневного теленка. Пришлось обегать весь Бордо в поисках готовой отелиться коровы, купить новорожденного теленка и принести его в жертву. Впрочем, и печенка никак себя не оправдала.

Четвертый эскулап оказался приверженцем хирургии: от него избавились сразу же. Пятый был профессором медицинского факультета, светилом, признанным даже среди собратьев по ремеслу. Он долго исследовал больного и вынес, наконец, свой приговор:

— Страждет не тело, но душа. Речь идет о злокачественной форме болезни святого Лё, иначе говоря, эпилепсии. Я предписываю слабительное, рвотное, клистир и промывание желудка настойкой морозника.

Ангерран одинаково безропотно подчинялся всем лекарям и любым их предписаниям, односложно отвечая на вопросы и всякий раз после очередного осмотра заявляя, что чувствует себя лучше. Но он угасал с каждым днем.

Ангерран умирал от тоски. Этот безупречный рыцарь так и не пришел в себя после того, что увидел под Пуатье. Он не смог вынести мысли о несчастиях, которым суждено обрушиться на его страну… В последний день января, после долгого молчания, он заговорил, наконец, с Франсуа. Врачи, поскольку в этот день вызвали многих из них, толпились у дверей. Ангерран попросил Франсуа отослать их. Затем отправил Туссена за священником. Как только тот ушел, Ангерран сказал племяннику: