А потом приехал домой.

И всё здесь к херам разгромил.

Он и теперь. Прет в спальню и толкает стул, налетает на тумбу и сшибает светильник, хватает меня за рубашку и рывком поднимает с кровати.

Едва успеваю застегнуться. Я как любовник, которого в супружеской постели застукали.

- Какого черта, Николас, - Арон дергает камеру с моей груди, и ремешок врезается в шею, кожу обжигает, когда он сдирает его с меня. И мой рабочий инструмент швыряет об стену. - Здесь не твоя вонючая дыра, где ты свои сраные киношки клепаешь,Тарантино, бл*ть!

Треск пластика шумит в ушах. И слова. Студия в центре города - вонючая дыра. Фильмы, за которые я в прошлом году получил три награды на фестивалях - сраные киношки.

Вот так, парой фраз, он меня и мою работу опустил ниже плинтуса.

- Слышь ты, х*й в белом пальто, - толкаю его, и в глазах темнеет, кровь закипает в венах, бурлит, - кино у меня хреновое, зато ты, Арон, второй Плевако.

- Пошел ты, - сквозь зубы цедит он и поправляет пиджак. - Виктор, ключи дай.

Он смотрит мне за спину.

И я вспоминаю, оглядываюсь.

Она коленями стоит на постели. Отвернулась к стене. Растрепанные волосы закрывают плечи и грудь, вижу лишь ее профиль. Нос вздернут, губа закушена. Она вертит руками, и наручники тихо звякают.

И даже отсюда заметно. Красные полосы от браслетов на тонких запястьях.

- Подожди, Алиса. Не дергай, - хрипло просит ее Виктор и достает из кармана ключи. Отстегивает ее руки, и браслеты, со щелчком, раскрываются. Он сгребает с кровати теплое покрывало и набрасывает ей на плечи, кутает ее, как куклу. - Дрожишь, замерзла? Всё. Сейчас согреешься.

Наблюдаю за его заботой, и дыхание вырванивается, медленно, и то что в этой спальне пять минут назад было - оно похоже на сон.

А я этого не хотел. Я хотел ее лишь, и все, я ей квартиру свою предложил. И не привык к отказам, беру сам, без спроса, но при этом.

Любовью ведь я совсем не избалован.

В моем мире похоть и расчет правят, а по-настоящему нет ничего.

- Исчезните оба, - Арон делает шаг к кровати, и под ногой у него с хрустом доламывается моя камера. - За дверью ждите.

- Не устал, командир? - Виктор зеркально напротив стоит, их разделяют постель и Алиса. - Это твоя вина, Арон. Я говорил тебе, что не нужно. Пускать посторонних в наш дом.

- В том, что ты себя контролировать не умеешь и к девчонке в трусы лезешь, я виноват? - Арон наклоняется и поднимает с пола дубинку.

- Не давать ей прохода, Арон. Чтобы красотка папу прихватила и вещички, и убралась восвояси, - напоминает Виктор. - План гавно.

Усмехаюсь и собираю с ковра останки камеры.

Мы давно не пацаны, и можно не прятать сигареты от деда и матери, но есть традиции, хорошее воспитание, воскресный совет, есть мы трое - и мы, увы, худшие представители этой семьи.

И семья об этом не знает.

А она…

Смотрю на Алису.

Она все слышит. Сидит на кровати, потирает запястья, и тоже смотрит на меня.

И я понимаю, что ее беседа на повышенных не волнует. Мы с ней одни и те же фрагменты в голове крутим. Как она кричит и стонет в подушку, извивается на кровати, целуется с моим братом, вжимается в него голыми ягодицами и послушно тянется ко мне. И открывает рот.

Еще бы секунда, и я бы толкнулся в эти припухшие красные губы.

И она бы приняла.

Она хотела.

Сжимаю челюсть.

Алиса молчит.

И меня тоже болтать не тянет, что сегодня урок ей был за отказ. Поехала бы ко мне - я бы дракона с тремя головами нашел и к лапушке-принцессе в охрану приставил.

Она неправильно выбрала. И получила за это. Но какой из меня нахрен воспитатель, если я на ее тонкие руки в красных отметинах смотрю и впервые в жизни жалею, что меня зовут Николас Рождественский.

Уже тянусь к ней, но Виктор опережает.

- Ладно, - он наклоняется к Алисе. - Болит? Покажи мне, - берет ее за руки, и она ойкает.

- Да, болит, - подтверждает.

- Я за аптечкой, - кидаю камеру на пол, отряхиваюсь, возле двери оборачиваюсь, не сдержавшись.

Алиса в одеяле, на постели, вытянула вперед руки. Рядом мои старшие братья, оба наклонились к ней, и тихо обсуждают, что кожа содрана, и обработать надо.

Она кивает. Смотрит на Арона. На Виктора. Слегка поворачивает голову.

Встречаемся взглядами.

И я столбенею.

В полутьме ее глаза из голубых стали черными, и вместо блондинистой лапушки я сейчас вижу юную ведьму. Которая зажигает спичку.

Мы гореть уже начали.

А она по глотку, по капле, кровь из нас троих выпьет, лбами столкнет, в мысли взелет. И нашу семью разнесет к чертям.

Алиса

Всё болит. Ничего не помогает.

Я ничего и не пробовала пока, просто лежу. Вытягиваю руки перед собой. Кольца ссадин от наручников обработали зеленкой.

А про ягодицы я промолчала. Но их теперь огнем печет после той порки. Было больно-сладко. А сейчас пятая точка ноет, и я лежу на боку.

В комнате прибрались. Поставили лампу обратно, собрали расколотую камеру. И все сразу ушли, но ведь я знаю, мы в одном доме, нас разделяют лишь стены.

Щекой трусь о подушку и смотрю на часы.

Скоро утро, и надо будет ехать на учебу, но я как буду сидеть? Это выше моих сил.

Хочется мяса. Толстый кусочек на черный хлеб, и сверху веточку петрушки.

Облизываюсь. И стягиваю с себя одеяло. Осторожно встаю и трогаю шею, на коже после этих ненормальных поцелуев живого места нет, и я тоже, наверняка, Виктора отметинами украсила, как безумная целовалась, и остановиться не могла.

Прислушиваюсь к тишине спящего дома и медленно натягиваю джинсы, прямо так, без белья. Влезаю в футболочку, волосы завязываю узлом на макушке и тихонько приоткрываю дверь.

Вот как эти трое могут спать после такого?

Ах, да. Идеальные, суровые, трудоголики. И с утра рванут трудиться на благо, один снимать аморальные фильмы, второй ловить преступников, третий - всех защищать.

Крадусь по коридору и оглядываюсь, если Николас тогда не наврал, его комната тоже в мансарде, рядом с моей.

Громко урчит живот, и я вздрагиваю, босиком торопливо спускаюсь по лестнице. Возьму даже два