Долгий будет денек. Отсюда до Мафры, хоть и приказал король привести мощеные дороги в порядок, путь нелегкий, то спуск, то подъем, то огибать долины, то карабкаться на взгорки, то скатываться в низины, кто подсчитывал, сколько людей да волов понадобится, не перебрал, подсчитав, что людей шестьсот, а волов четыреста, уж скорее недобрал, потому как лишних-то и не оказалось. Жители Перо-Пинейро вышли на дорогу поглядеть на этакое диво, такого множества воловьих упряжек никогда здесь не видывали, никогда не слыхивали подобного гомона, а кое-кому даже взгрустнулось оттого, что увозят такой красивый камень, сотворенный нашею землею здесь, в Перо-Пинейро, только бы не раскололся по дороге, случись такое, незачем ему было и родиться. Нарядчик уже проехал на своем муле вперед, он словно главнокомандующий на поле боя со своим штабом, адъютантами, вестовыми, они произведут рекогносцировку местности, измерят кривизну поворота, рассчитают угол спуска, выберут место для стоянки. Затем возвращаются навстречу фуре выяснить, сколько она проехала, выбралась ли уже из Перо-Пинейро, нет, она все еще в Перо-Пинейро. За первый день пути, путь-то начался только после полудня, проехали расстояние всего в пятьсот шагов. Дорога была узкая, воловьи упряжки натыкались друг на друга, места, чтобы развести их, не хватало, половина тягловой силы пропадала впустую, потому как не было слаженности, а приказы не удавалось расслышать. И к тому же непомерная тяжесть камня. Когда фуру приходилось останавливать, либо потому, что колесо застревало в колдобине, либо потому, что волы в размеренном своем движении не могли с ходу одолеть подъем, казалось, сдвинуть фуру с места больше не удастся. Когда же наконец она снова начинала путь, все деревянные части скрипели, словно стараясь освободиться от железных полос и скоб. И это была самая легкая часть пути.

В ту ночь ярма с волов сняли, но оставили животных на дороге, не сбили в стадо. Луна взошла позже, многие уже спали, сапоги служили изголовьем тем, у кого они были. Некоторых будоражил призрачный свет луны, они вглядывались в светило и ясно видели на нем фигуру человека, который отправился нарезать веток куманики в воскресный день и был за то наказан Господом, повелевшим ему вечно таскать на своем горбу связку, которую успел он собрать, покуда не настиг его приговор, так что он навсегда остался в лунном своем изгнании зримым образом Божьего суда в назидание нечестивцам. Балтазар разыскал Жозе Малого, они оба встретили Франсиско Маркеса и вместе с еще несколькими пристроились вкруг костра, потому что ночь выдалась прохладная. Попозже прибрел к ним Мануэл Мильо и завел рассказ, Жила-была королева, жила во дворце с мужем-королем, и было у них двое детей, королевич и королевна, малые еще, вот такие, и королю-то, говорят, очень по нраву было быть королем, а королева, та не знала, по нраву ей быть королевой или не по нраву, ее ведь никогда не учили быть кем-то другим, вот и не могла она выбрать, сказать, мне больше всего по нраву быть королевой, была бы она такой же, как король, ему-то нравилось быть тем, кем был он, как раз по той причине, что быть кем-то другим его тоже не научили, но королева была не похожа на короля, была бы похожа, не было бы этой истории, а случилось так, что жил в том королевстве один отшельник, за плечами у него немало было всяких приключений, много лет жил он такой жизнью, а потом поселился в этой самой пещере, он в пещере жил, в лесу, не помню, говорил я или нет, но он не из тех был отшельников, что молятся да каются, его отшельником прозвали, потому как жил он один-одинешенек, ел, что под руку попадется, дадут ему что, не откажется, но просить никогда не просил, вот однажды пошла королева в лес погулять со своей свитой, и говорит она своей нянюшке, самой старой из всех, мол, хочет поговорить с отшельником, спросить его кое о чем, а нянюшка в ответ, Знайте, ваше величество, этот отшельник к церкви не принадлежит, он такой же человек, как все прочие, только и разницы, что живет в своей норе один-одинешенек, так сказала нянюшка, а мы уже то знаем, а королева ей в ответ, Я не про церковное спросить хочу, вот пошли они, а когда подошли ко входу в пещеру, паж позвал отшельника, он и вышел из пещеры, пожилой уже человек, но еще крепкий, словно дерево, что выросло на перекрестке, вышел и спрашивает, Кто меня зовет, а паж ему, Ее величество королева, ну и хватит на сегодня, давайте спать. Загалдели слушатели, хотели узнать, чем кончится сказка про королеву и отшельника, но Мануэл Мильо не поддался на уговоры, подождете до завтра, не убудет вас, пришлось им покориться, и все расположились ко сну, а дожидаясь сна, каждый думал об услышанном соответственно собственным склонностям, Жозе Малый думал, что король, видно, не ублажает королеву, но, коли стар отшельник, что тут может выйти, Балтазар думал, что королева это Блимунда, а отшельник это он сам, ведь в истории Мануэла тоже речь про мужчину и женщину, хотя у них-то с Блимундой история совсем другая, Франсиско Маркес думал, я-то знаю, чем кончится эта история, доберемся до Шелейроса, объясню. Луна уже вон где, связка куманики не тяжела, хуже всего колючки, можно подумать, припомнил Христос терновый венец, что на него самого возложили.

Следующий день был полон тягот. Дорога стала немного шире, и волы могли передвигаться свободнее, не сталкиваясь, но фура из-за величины своей, жестких осей, а также из-за тяжести груза была неповоротливой, и там, где дорога изгибалась, приходилось подаваться сначала вбок, потом назад, а потом уж вперед, колеса не слушались, застревали в камнях, приходилось дробить камни молотом, но и в этих случаях люди еще не роптали, если хватало места отпрячь и снова запрячь столько волов, сколько требовалось, чтобы сдвинуть фуру и снова вытащить на дорогу. Подъемы без поворотов одолевались одною только силой, тащили все, волы вытягивали морды, почти касаясь ими хвостов передних своих собратьев, иногда валились в жидкую грязь, смесь навоза с мочой, заполнявшую рытвины и колеи, только что оставленные копытами и колесами. При каждой паре воловьих упряжек шел человек, людские головы и стрекала виднелись издалека меж воловьих рогов над рыже-красными их спинами, не видно было только Жозе Малого, ничего удивительного, шепчет небось что-то на ухо своим волам, братьям по росту. Поднатужьтесь, милые, поднатужьтесь.

Но тяготы становились предсмертными муками, когда начинался спуск, фура то и дело теряла управление, нужно было сразу же ставить подпорки, отпрягать почти всех волов, трех-четырех упряжек с каждой стороны вполне хватало, но людям зато приходилось цепляться за канаты, свисавшие с задка фуры, сотни людей, упираясь ногами в землю, откидывая тело назад, напрягая мышцы, силились удержать фуру, которая грозила уволочь их всех в долину, отшвырнуть на обочину разом, словно муравьев. Волы жевали жвачку, стоя кто повыше, кто пониже, глядели на суматоху, на людей, что метались, отдавая приказы, тут же разъезжал нарядчик верхом на муле, у людей были багровые, залитые потом лица, а они, волы, стояли безмятежные, ждали, когда придет их черед, и было им так спокойно, и даже стрекала замерли, приткнутые к ярмам. Кому-то пришло в голову припрячь волов к задку фуры, но от этой мысли пришлось отказаться, поскольку волу не постичь арифметики, требующей, чтобы делал он два шага вперед и три назад. Вол либо одолевает подъем и втаскивает наверх то, что должен был бы столкнуть вниз, либо, не оказывая сопротивления, позволяет тащить себя и наконец, истерзанный, оказывается там, где по праву должен был бы отдохнуть.