Ударившись о землю неожиданно сильно, я испугался, что сломал лодыжку. На корабле я был легким, как пушок на эмбрионе, и, вероятно, несколько переоценивал возможности, вернувшиеся ко мне вместе с исцеленной ногой. Я понял, что на Урсе мне придется учиться прыгать заново.

Набежавшие тучи закрыли звезды, и мне пришлось на ощупь искать то, что я недавно разглядел сверху; и все же я не ошибся. В медный подсвечник был воткнут огарок свечи, который не признала бы ни одна пчела. Трупики котенка и маленькой птички лежали рядом в сточной канаве.

Пока я разглядывал их, некогда мертвый человек спрыгнул вслед за мной, приземлившись гораздо удачнее. Я заговорил с ним, но он не отвечал. Для проверки я прошел некоторое расстояние вниз по улице; он тихо следовал за мной.

Теперь мне уже совсем не хотелось спать, а усталость, охватившую меня после того, как я вернул его к жизни, прогнало ощущение, которое я не впаду в соблазн назвать нереальным, – я возликовал, вновь проникшись уверенностью, что мое существо отныне заключено не в кукле из плоти и-крови, прозванной людьми Северьяном, но в далекой сияющей звезде, чьих сил хватит на то, чтобы заставить расцвести десять тысяч миров. Глядя на некогда мертвого человека, я вспоминал, как далеко мы с Милесом зашли, когда никому из нас не следовало двигаться вовсе, и знал, что теперь все обстоит иначе.

– Пойдем, – сказал я. – Поглядим на город, а как только откроется какая-нибудь харчевня, я поставлю тебе выпивку.

Он ничего не ответил. Когда я вывел его в полосу звездного света, лицо его показалось мне ликом того, кто блуждает среди причудливых снов.

Если бы я вознамерился описать все наши блуждания в подробностях, тебе, читатель, непременно наскучил бы мой рассказ; мне же вовсе не было скучно. Мы брели по гребню холма на север, пока не уперлись в городскую стену – полуразвалившуюся конструкцию, сложенную, похоже, из гордыни и страха в равной пропорции. Повернув обратно, мы двинулись уютными кривыми улочками меж одноэтажных домиков и выбрались к реке, когда первый луч рассвета коснулся крыш домов за нашими спинами.

Мы шли вдоль реки, любуясь многомачтовыми судами, как вдруг старик, ранняя пташка, наверняка страдающий от бессонницы, как и многие пожилые люди, остановил нас.

– Как, Зама? – воскликнул он. – Зама, мальчик мой, а ведь болтали, что ты умер?!

Я рассмеялся, и мой смех заставил некогда мертвого человека улыбнуться.

– Да ты в жизни не выглядел так славно! – радостно закудахтал старик.

– Как, говоришь, он умер? – спросил я.

– Утоп! Лодка Пиниана перевернулась у острова Байюло – так мне сказали.

– Жена у него есть? – Заметив недоуменный взгляд старика, я добавил: – Мы познакомились накануне в кабаке, и теперь я хочу устроить его где-нибудь отдохнуть. Боюсь, он слегка перебрал.

– Нет у него никого. Живет он с Пинианом. Пинианова карга вычитает из его заработка за постой. – Старик указал мне дорогу и в общих чертах описал дом, из чего я понял, что Зама ютился в довольно жалком жилище. – Только я бы не потащил его туда в такую рань, тем более когда он так нагрузился. Пиниан дух из него вышибет, уж это как пить дать. – Старик покачал головой. – Ну надо же! А ведь все слышали, что останки Замы выудили из воды и притаранили на берег!

Не найдя более подходящих слов, я промолвил: «Не знаешь, чему и верить», а потом, тронутый искренней радостью жалкого Старика за сильного молодого парня, оставшегося в живых, положил ладонь ему на голову и пробормотал набор дежурных фраз, своего рода пожелание счастья в этой жизни и в следующей. Такое благословение я изредка отпускал, будучи Автархом.

Я не замышлял ничего особенного, но результат превзошел все мои ожидания. Как только я отнял руку, мне показалось, что годы лишь покрывали его словно пыль, но теперь невидимые стены рухнули, пропуская внутрь ветер; глаза его раскрылись широко, округлились точно блюдца, и он упал на колени.

Когда мы отошли на некоторое расстояние, я обернулся посмотреть на старика. Он все еще стоял на коленях и глядел нам вслед, но уже не был стариком. Не стал он и юношей, но преобразился в человека как такового, человека, освобожденного из круговорота времени.

Зама не проронил ни слова, но обнял меня за плечи. Я сделал то же самое, и так, обнявшись, мы побрели вверх по улице, по которой накануне прошли мы с Бургундофарой; и нашли ее за завтраком с Хаделином в общей зале «Горшка ухи».

Они не ждали ни его, ни меня – за их столом не нашлось для нас места. Я пододвинул себе стул, а затем, видя, что мой спутник лишь стоит и смотрит, – другой, для Замы.

– Мы думали, что ты ушел, сьер, – сказал Хаделин. По его лицу, как и по лицу Бургундофары, было вполне понятно, где она провела ночь.

– Я отлучался, – ответил я, обращаясь к ней, а не к нему. – Но вижу, это не помешало тебе заглянуть в нашу комнату – забрать одежду.

– Я думала, что ты погиб, – сказала Бургундофара. Я не ответил, и она добавила: – Думала, он убил тебя. Дверь была завалена, мне пришлось разгребать всякий хлам, тут и обнаружилось, что ставни высажены.

– Как бы то ни было, ты вернулся, сьер. – Хаделин тщетно попытался придать своему голосу радостную интонацию. – Ты еще собираешься с нами вниз по реке?

– Возможно, – ответил я. – Когда увижу ваш корабль.

– Уж тогда-то точно не передумаешь, сьер.

Появившийся рядом трактирщик поклонился и выдавил из себя улыбку. Я заметил, что за пояс его клеенчатого передника заткнут мясницкий нож.

– Мне – фруктов, – заказал я. – Вчера ты говорил, что они у тебя найдутся. И принеси немного ему; посмотрим, ест ли он их. И матэ для нас обоих.

– Сию минуту, сьер!

– После завтрака можем подняться в мою комнату. Ей причинен ущерб, и нам придется оценить, во сколько мне это обойдется.

– Не стоит, сьер. Какие пустяки! Сойдемся на одном орихальке для порядку? – Он потер руки, но они тряслись, и этот свойственный всем трактирщикам жест смотрелся довольно нелепо.

– Мне думается, пять, а то и все десять. Высаженная дверь, порубленная стена, сломанная кровать – нет, нам надо подняться и подбить счет.

Губы у него тоже подрагивали, и вдруг мне вовсе разонравилось пугать этого человечка, который с лампой и палкой не замедлил подняться наверх, когда услышал, что на его гостя напали. Я сказал:

– Тебе не следует так много пить, – и дотронулся до его руки.

Он улыбнулся, пролепетав:

– Спасибо, сьер! Так, значит, фруктов, сьер? Сию минуту, сьер! – и убежал.

Все фрукты оказались тропическими, как я, в принципе, и ожидал: апельсины, другие цитрусовые, манго и бананы, которые по суше доставляли в верховья реки караванами вьючных животных, а оттуда переправляли по реке на юг. Ни яблок, ни винограда не было. Я взял нож, которым Бургундофара ударила Заму, очистил манго, и мы молча принялись за еду. Через некоторое время Зама присоединился к нам, что я счел добрым знаком.