«Как ты смог пережить? Как ты смог простить ее за то, за что не простил бы ни один мужчина в мире? Что ты чувствовал и что чувствуешь? Тебе больно? Сколько тебя осталось в этой красивой оболочке? Может быть, это разрушило тебя? Или ты узнал из нашей поездки что-то новое, и теперь нашел в себе силы? Ты нашел то, за чем поехал, за чем отправил на поиски меня и себя?» — Она смотрела на Егора и молча взывала к нему. А он не облегчал задачу, потому что ничего не отвечал.

Лару переполняло отчаяние. Сестра стремительно превращалась в «миф о Лиле», из настоящего человека становясь сводом впечатлений, ощущений нечестной, предвзятой памяти, образом, истинным лишь отчасти — или не истинным вовсе. И Лара не могла совладать с гневом, обращенным к сестре, к тому, что от нее осталось: когда общий знаменатель утерян, сложить все воедино уже не представляется возможным, и Лиля разлеталась, распылялась по Вселенной миллионом осколочков, пылинок разного цвета, размера, температуры и форм. Прекрасно, просто прекрасно… Умереть и оставить ее, свою родную сестру, своего близнеца, расхлебывать, разбираться в ее жизни вместо себя… Если бы Лиля была погребена, кажется, Лара вооружилась бы лопатой и выкопала ее гроб, достала бы из-под земли, вцепилась и вытрясла бы из нее все объяснения. Если бы она только могла!

Лара так жаждала быстрее добраться до Иркутска, что упросила Егора пустить ее за руль. Накормив ее завтраком почти насильно — за неимением общепита они разделили банку тушенки и печенье и съели все это, запив простой водой, — он согласился, прекрасно понимая ее порыв. Лара не могла сидеть без дела, ей хотелось самой давить на педаль газа.

Утекали последние километры их пути. Егор выудил из бардачка Лилин диск, и Лара скосила на него глаза:

— Зачем это?

— Там есть последняя запись.

— Откуда ты знаешь?

И по глазам, по тому, как виновато дрогнул темный пух его ресниц, узнала ответ: он слышал. До нее, раньше, быть может, сразу после Лилиной смерти, или месяц назад. Он заранее знал все, что записано на диске.

Что ж, у него было право. Теперь она это признавала. Они в пути девять дней. Наверное, самые долгие и длинные поминки в истории… И если девять дней назад она бы наорала на Арефьева, обвинив во всех грехах, то сейчас Лара не почувствовала ни малейшего протеста. У него было право, и он воспользовался правом, вот и все.

Последний трек на диске начинался с тишины. Почти минуту слышались только шорохи, далекое, потустороннее постукивание, шипение микрофона, записывающего пустоту. Потом Лиля вздохнула глубоко, собираясь с мыслями, и Лара увидела ее как живую. Сидящую за столом, боязливо зажмурившись. Так знакомо!

Лара притормозила у обочины и открыла дверь. Было жарко, в низкой, выжженной ранним зноем траве и кустах трещали кузнечики, а редкие сосны, торчащие из каменистых саянских отрогов, напоминали спички.

— Егор… — заговорила Лиля и откашлялась. — Ты говорил, что все образуется, что мы сможем это пережить, что все будет как прежде. Но я пробовала, пробовала до сего дня и буду пробовать до того дня, когда ты услышишь эту запись. Но если ты ее слушаешь, значит, у меня все-таки не получилось. Дело не в тебе, дело во мне. Наверное, я люблю тебя не так сильно, как следует, как должна. Ха… Опять я вру… Ты знаешь, что я должна сказать. Я знаю, что должна… Я. Тебя. Не люблю.

В наступившей паузе стала слышна трескучая ругань сорок, сидящих на согнутой сосне у обрыва.

— Иногда я вытаскиваю из почтового ящика квитанции и вспоминаю: только что ведь оплачивала счета, а уже новые. Значит, месяц долой. И сын Светки Ключенко уже заговорил, а старший на будущий год в школу пойдет. Это не моя жизнь, я стала не тем, кем хотела быть. И что, мне теперь доживать свой век вот так, с этим осознанием? Ну уж нет, дудки! Я могу все исправить, все изменить, но только без тебя, Егорка. Без тебя я легче, невесомее, мне так проще. Это жестоко, прости, что приходится говорить так. Но это правда, я больше не могу тебе врать. И так уже много врала, ты знаешь об этом. Прости, что тебе пришлось через все это пройти, я столько всего натворила. На том свете я буду гореть в аду, наверное. Я очень виновата, и мой грех всегда со мной. Но я просто не знала, что мне делать. У меня даже нет сил попросить прощения лично, я не могу смотреть тебе в глаза и говорить все это. Я сейчас наверняка отвернулась к окну или вообще вышла из машины, потому что даже слушать собственные слова у меня нет сил. Но теперь я начну новую жизнь. Это правильно, что я решила уйти. Пока я есть у тебя, хотя бы номинально, а ты есть у меня, эти места заняты. А в мире живет кто-то, кто ищет тебя, и кто-то, кто ищет меня. И пока мы с тобой вместе — они не смогут быть рядом с тобой и со мной. Конец! Надо освобождать оккупированную территорию. Я ухожу. Если я включила эту запись, значит, я прождала целых полгода, прежде чем все обдумала и набралась-таки смелости. Но это значит также и то, что в кармане у меня билет на самолет. Я не поеду с тобой обратно. Прости за еще одно предательство, из всех моих предательств это — самое маленькое. Не хочу мучить тебя своим присутствием, и себя тоже. Я улечу сегодня…

Лара ждала еще каких-то слов сестры, но диск зациклился и начал с первого трека, радостным далеким «Привет-привет! Ну что, значит, Байкал?..». Она торопливо нажала «стоп», чувствуя, что волосы на загривке готовы встать дыбом.

— Ты травишь меня ядом, — призналась Лара, повернувшись к Егору. — Или, скорее, приучаешь глотать его дозировано, чтобы не хватануть сразу смертельную дозу.

— Если это яд для тебя…

Наступил лучший момент для того, чтобы задать вопрос, что грыз и жег ее последние сутки:

— Как ты вынес?.. Все это?

Егор усмехнулся:

— А как ты думаешь? Сначала было больно, ясное дело… Злился, ненавидел ее и себя. А потом знаешь что я понял? Если не клеится, надо просто перестать клеить. Потому что, если не клеится, значит, клея в тюбике не осталось, или он предназначен для склеивания каких-то других материалов. После того, как она изменила, и после того, как избавилась от нашего ребенка… И самое страшное знаешь что? Я мог бы это простить ей, я чувствовал, что могу. Сначала. А потом стало все равно. Почти все равно. Если бы она не умерла… Мы бы все равно не поехали на Байкал, и я бы не услышал эту запись. Поговорили бы по душам и разошлись раньше. Она так мучилась, так металась. Она все верно сказала, у нее бы не хватило сил признаться мне. Но я бы не стал издеваться над ней. Уж поверь мне, нет ничего приятного в том, чтобы видеть рядом с собой несчастного человека. Я бы просто отпустил ее, потому что больше не мог любить.

Лара вышла из машины и остановилась у обрыва, отделенного от трассы бетонной плитой. Села на плиту, ощущая ее шершавое пыльное тепло ладонями и ягодицами даже сквозь джинсовую ткань. Егор присел рядом.

— Так жарко… — пробормотала она. — Я всегда думала, в Сибири холодно.

— Холодно зимой, а также осенью и весной! Все по-честному. А летом жарко. Потому что климат резко континентальный.