– А почему же вы пишете, что ни вы, ни ближайшие родственники судимы не были, у вас же отец был осужден.

– Он был осужден, но потом судимость была снята. Не только сняли судимость, но и восстановили на работе, в партии, во всем, кроме…

Тут он остановился, немного помолчал, а затем продолжил:

– Забрали отца, никакой связи с ним не было. А потом где-то через год приходят к нам двое мужчин в гражданском, вежливые, назвали маму по имени и отчеству. Просили ее проехать с ними. Я думал и мать заберут…

…Потом где-то часа через два-три приезжают. Они же и маму привезли, и мама начинает собирать свои и мои вещи, говорит тетке, что переезжает на старую квартиру. У тетки глаза расширились, ничего не поймет, я тоже. Собрали вещи, приехали на старую квартиру. Когда мы зашли, они говорят:

– Вы посмотрите, пожалуйста, каких вещей не хватает, и сообщите, завтра придет человек, – откланялись и уехали.

– Папа возвращается завтра, – сказала мама.

В ту ночь я даже не уснул. На следующий день отец действительно приехал. Отец у меня был здоровый, красивый, а тут вдруг приезжает сгорбленный, седой, я еле в нем узнал отца… А руки… Он играл на фортепиано… Руки изломаны, в каких-то буграх. Говорит плохо, шепелявит, зубов нет. Седой весь, мать бросилась на шею, я тоже…

На следующий день приехал старшина, который до ареста отца привозил нам пайки. До того, как отца арестовали, мы не знали, что такое голод. У нас всегда было что поесть, в том числе и деликатесы. После ареста мы почувствовали, почем пуд лиха. Пришлось жить сначала только на зарплату матери, а потом на мою, а покупать продукты только в магазине. Уже и не мечтали о деликатесах.

Старшина приехал и привез паек. Чего там только не было! Мы уже с мамой давно отвыкли от такого: и копченая колбаса, и икра, и буженина, и свежие овощи и фрукты. У меня разгорелись глаза, я хотел немедленно на это все наброситься, но удержался. Старшина разложил продукты, а затем достал какой-то пакет и передал его отцу.

– Вот здесь путевки на вас троих в санаторий, в Крыму. Вот здесь билеты – тоже на троих. Купе четырехместное, но все ваше. За продукты тоже не беспокойтесь, там будет все готово. Так что отдыхайте, а завтра до отхода поезда я приеду и провожу.

Отец как мог поблагодарил его. Мы с мамой так и не узнали, почему отца освободили, поэтому, когда старшина ушел, начали расспрашивать. Он ничего не говорил, сказал только, что все это было ошибкой, что его просто оклеветали. Сказал, что теперь все хорошо, во всем разобрались, поэтому он реабилитирован. Восстановили в партию, на работе, восстановили ордена. Единственное, чего не могли восстановить, это здоровье. И почки были отбиты, и ребра поломаны, и зубы все выбиты. В санатории за ним ухаживали очень хорошо: зубы вставили, но потерянного уже не вернуть. Недолго протянул – пять лет прожил, и один за одним три инфаркта… Его не стало…

Так я и сказал тогда в Смольном.

– Так вы об этом и пишите, – отвечают мне, – возьмите вот последний лист и перепишите.

Я взял и переписал последний лист.

– Вопросов больше к вам нет.

– Так почему же вы неоднократно не разрешали выезд?

– Но вы же как бы скрывали, что ваш отец был судим, от нас скрывать ничего нельзя, мы если человека посылаем за границу, должны знать, что у него за душой ничего нет, что он честный и преданный. Так что не беспокойтесь, ваши документы пройдут быстро.

И вот так я стал выездной. Предложили мне несколько вариантов, я выбрал Индию. Я приехал на соседний объект, а там был Володя. Сели отмечать и вспомнили, что ты же всего за сто километров от нас. Схватились да и приехали. Тем более, нам поручили передать тебе письма от родственников и друзей.

…Вот таким вот образом я стал выездной. Понимаешь, нехорошо я себя чувствовал после твоего отъезда. Думал, за что отца моего так наказали. Попытался выяснить. Оказалось, какие-то неудачи были у Королева. И когда начали копать, то открылось, что отец во время войны был неделю в плену. И какая-то умная голова решила, что вот он там и продался немцам. Вот его и пытали, за сколько и кому он продался.

Конечно, он был чистейший, правдивый и преданный ученый. И этот год, который он провел в местах не столь отдаленных, сказался на его здоровье. Вот так война и на мне сказалась. Дай Бог, чтобы на наших внуках не сказывалось, не доходили эти брызги военные. Пусть они на нас останутся и скатятся, чтобы не достались нашим детям…

…Он замолчал, затянулся сигаретой, я тоже молчал.

– Давай, Петрович, за наших детей, чтобы они жили бодрыми, здоровыми, и никакие печали их не окружали.

Мы налили водки, привезенной им из Союза, чокнулись, выпили с надеждой, что будет все хорошо.

Я уже второй год работаю на радиоузле небольшого провинциального городка. Рабочий день начинается с шести утра и длится до двух часов, потом перерыв до пяти, а затем вновь до двенадцати ночи работа. Кроме основных обязанностей – следить за радиотрансляцией, чтобы та проходила без помех и чтобы чужие станции не попадали на трансляцию, я еще занимался ремонтом радиоприемников и вообще был большим радиолюбителем. Я мечтал сделать такой приемник, чтобы можно было слушать станции, которые в то время считались запрещенными: это «Голос Америки», радиостанция «Свобода» – их глушили, но мы пытались их все-таки поймать, чтобы послушать, что там говорят о нас и о них, хотя это было под строгим запретом.

Радиолюбители пытались отфильтровать «глушилки» с помощью того, что тогда имелось. Тогда еще не было транзисторов в продаже, а высококачественные детали было трудно достать, поэтому отфильтровать было практически невозможно, но тем не менее были попытки.

В тот день я также сидел и работал над тем, чтобы сделать приемник, способный поймать запрещенную станцию. В дверь кто-то постучал. Я не глядя крикнул:

– Входите, открыто.

Когда поднял глаза, то увидел, что входит маленькая старушка. Естественно, я сразу узнал ее – это была учительница литературы, как мы ее называли, бабка. Я встал и поздоровался, сказал:

– Здравствуйте, Елена Владимировна.

Она посмотрела на меня, кивнула и стала осматривать помещение. Убедившись, что кроме меня там никого не было, она обратилась ко мне:

– Ты что здесь делаешь?

– Работаю.

– Работаешь? Хорошо.

Я стоял как примерный ученик, держа в руках паяльник. Она посмотрела на паяльник, на приемник, который стоял передо мной.

– А есть кто-нибудь старший здесь или начальник?

Я ответил, что на данный момент старшим являюсь я.

– Ты? – удивилась она.

– Да, я.

– А ты что, понимаешь здесь что-нибудь?

– Да, наверное, понимаю, мне доверили.