class="p1">Походка у нее усталая, нетвердая. С усилием раскрывает она покрасневшие глаза, чтоб не заснуть на ходу. Лицо у нее красивое, но усталое, желтое и изможденное, губы красные, заметно недавно подкрашены.

Она открывает окно, наклоняется над восковой фигурой, разыскивая нужные ленты. Внезапно она, задумавшись, застывает.

Так стоит она с минуту, и все проходящие спрашивают себя:

— Кто ужаснее: та, что из воска, или другая, живая?

Подлец

1915

Перевод с еврейского X. Бейлесон.

1

Какой-то богач, проезжая по улице, заметил прислонившегося к стене нищего. На дворе было сыро и холодно. Бог знает, сколько времени нищий уже простоял здесь.

У богача появилось чувство сострадания. Он достал из кармана гривенник, бросил его нищему.

Нищий поглядел туда, где упала монета, и не двинулся с места. Богач заметил это.

"Ему мало", — подумал он.

— Подлец!

2

Экипаж проехал. Нищий со стоном опустился на тротуар.

Сыро, холодно. Кости ноют и ломят, ноги точно окаменели.

Бог знает, как он сегодня доберется домой. Не слушаются его деревянные ноги.

Но и сидя, он никак не может достать монету. Он вытягивается весь, протягивает руку. Насилу, насилу дотянулся.

Он приближает монету к глазам. Фальшивая! И он вскрикивает:

— Подлец!

Дрянь

1915

Перевод с еврейского Л. Гольдберг

На тисненной золотом софе в светлом шелковом платье лежит бледная молодая женщина.

Сквозь тяжелые занавеси на ее болезненно скривившиеся маленькие тонкие губки падает матовый луч света. В больших голубых глазах ее блестят слезы.

Ей тяжело… Не сбылись мечты ее.

Она жаждала любви, искала идеалов… "А он преподносит ей бриллианты, виллы…

Говорит ей о денежных делах… о подрядах…

Никто, никто не понимает ее, ни он — муж, ни его гости, ни ее гости…

А сердце тоскует, щемит! Чужд ему этот мир денег, серебра, золота, бриллиантов… Оно рвется к идеалам, куда-то… в неведомое…

Да, ей тяжело, хоть и не может она найти выражения для своих чувств.

Она протягивает белоснежную руку и притрагивается к звонку на столике у изголовья.

Появляется горничная.

— Чашку кофе, — приказывает молодая женщина.

Девушка исчезает и возвращается, неся на тяжелом серебряном подносе чашечку из китайского фарфора. Тонкий аромат душистого кофе смешивается с легким ароматом гиацинта в комнате.

Приближаясь к софе, горничная спотыкается о загнувшийся край турецкого ковра и падает.

Слышен глухой стук упавшего подноса и дребезжанье разбитой чашки.

— Дрянь! — вскакивая, кричит молодая женщина.

Ведь это не чулки

1915

Перевод с еврейского Л. Гольдберг.

Чулочная фабрика.

Входит девушка с дюжиной готовых шерстяных чулок, подходит к старику-хозяину.

Он мельком взглядывает на товар и еле заметным движением руки отсылает ее к молодому хозяину.

Она идет туда.

Молодой берет в руки чулки — достаточно мягки. Потом кладет их на весы — вес правильный. Затем! берет мерку, измеряет длину, край, ступню — все в порядке.

Девушка облегченно вздыхает, протягивает руку за деньгами.

— Одну минуту! — говорит молодой хозяин. Он берет со стола лупу, вытирает ее и начинает осматривать работу.

Смотрит он долго, а потом говорит равнодушным, но твердым голосом:

— Несколько ниток рваных, три очка спущено. Три процента долой!

— Но… — пытается она защищаться.

— Никаких "но"! — прерывает он ее и дает ордер в кассу.

Открывается дверь, и появляется рыжий человек с ухмыляющимся лицом.

— Доброе утро!

— Здравствуйте, — отвечает старик-хозяин, — пожалуйста!

Рыжий подходит к старику, усаживается у стола.

— Мой сын! — с гордостью показывает старик на молодого. — Купец, — добавляет он, — да еще какой!

— Вот и хорошо! — отвечает рыжий, — купцу-то деньги и нужны.

— Деньги! — пожимает старик плечами.

— Пятнадцать тысяч наличными!

— Но одна нога короче, — вмешивается молодой с печальной улыбкой.

— Еле заметно! — говорит сват. — Но все же короче!

— Ну, — говорит старик, — невеста ведь не чулки! В лупу ее не рассматривают!..

Луна рассказала

1915

Перевод с еврейского Л. Гольдберг

Устав глядеть на белый мрамор, ярко освещенные парадные улицы, я отвернулась и заглянула в один из окраинных переулков.

Из перекошенной хибарки вышел босой, плохо одетый мальчуган. Лохмотья еле держались на нем. Из полуразвалившегося домика напротив вышел другой мальчуган.

Не успели они подойти друг к другу, как я уже не могла различить, кто из них из какого дома. Оба истощенные, оба с пылающими глазками, оба дрожат от холода, а может быть, и от голода.

Слышу — говорят:

— Готов?

— А ты?

— Тоже!

— Ты ел?

— Нет… Отец не принес.

— А мой болен. Мать плачет…

— Пойдем?

— Лучше побежим… Холодно…

— Давай!

Они летят стремглав по направлению к городу.

Слежу за ними.

У одного из самых красивых домов города они остановились.

— Смотри! Это дом моего дяди! — с гордостью заявил один.

Другой указал на такой же дом на другой стороне улицы:

— А это дом моего дяди!

— Моему дяде привезли арабского жеребца за шестнадцать тысяч!

— A y моего есть карета и четверка рысаков. Настоящие львы!

— У моего, может, тысяча деревень!

— А у моего, может, сто городов!

— Глупец! У моего дяди вся мебель золотая!

— Осел! У моего она вся бриллиантовая!

— А у моей тети такие духи, что в носу щекочет!

— Подумаешь! Моя тетя каждый день ходит в театр!

— А мой дядя каждую ночь играет в карты! Ага!

Они долго препирались, до того, что чуть не вцепились друг другу в волосы.

Один из них все же вскоре отстал.

— Холодно, — сказал он, весь дрожа.

— А я страшно голоден, — сказал второй, — так и ноет! Позвони к твоему дяде…

— Что ты? — испуганно ответил тот. — Он приказал швейцару ноги мне перебить, если я зайду…

— Мой дядя тоже! — повторил другой. Оба они печально опустили головы.

— Пойдем?

— Лучше побежим…

И по дороге:

— Завтра ночью опять…

— Да… побежим. Я подам знак… Запою петухом.

— А я в ответ замяукаю кошкой.

— Хорошо….

Оба исчезают.

Сказки и аллегории

Благочестивый кот

1915

Перевод с еврейского С. Ан-ский.

Три певчих птички перебывали в доме, и всех их, одну за другой, прикончил кот.

Это был не простой, не заурядный кот. Он имел возвышенную, богобоязненную душу, ходил в беленькой шубке, и в глазах его отсвечивало само голубое небо.

Это был поистине благочестивый кот. Десять раз на день совершал он омовения, а трапезы свои он справлял скромненько и тихо, где-нибудь в сторонке, в уголку…

В течение дня он перекусывал чем приходилось, довольствовался чем-нибудь молочным. И только когда наступала ночь, он разрешал себе мясную пищу — кусочек