– Как так смертоубийство?! Не напраслина ли? Не хула ли? – подался вперед владыка.

– Сам признался! – прорычал Дмитрий Иванович.

– Исповедаться ему надобно бы, – твердо произнес священнослужитель. – Чай, на душу дьявол позарился.

– В порубе пусть посидит, а утром и исповедается. Перед казнью.

Еще раз молча перекрестившись, Киприан, бросив холодный взгляд на Булыцкого, вновь поклонился князю.

– Ты, князь, ума лишенного не мучь, да мне отдай. Вернем в Троицкий монастырь; там есть кому за душу заблудшую помолиться.

– Отмолит Сергий душу грешную, – негромко поддакнул Феофан.

– Знаешь, за смертоубийство что положено? – не обращая внимания на реплику, нахмурился князь.

– А кто ведает, что душегуб – Тимоха?

– Сам признался.

– Мож, грех чужой на себя взял?

– Тронулся из-за чего тогда, раз невиновен?

– Дьявола то игрища. Не может быть такого, чтобы Божий человек, и вдруг – душегуб!

– А вот и узнаем, – холодно, как бы давая понять, что разговор окончен, бросил Великий князь Московский. – Так знаешь или нет – за смертоубийство что?

– Знаю, князь, – спокойно отвечал владыка. – Да только Божий суд поверней людского будет. Вон, волею Господней разума лишился бедолага. Почто его мучишь? Над юродивым потешаться, все одно, что Богу оскорбление сделать.

– В поруб его! – рявкнул оторопевшим от такого поворота событий стражникам Дмитрий Иванович. – Коли и впрямь Бог покарал, так поутру и узнаем. А коли, скоморохам подобно, морду под припадка маской сховал, так к утру и очухается! – Киприан ничего не ответил, но лишь, перекрестившись, молча поклонился и, бросив очередной холодный взгляд на Булыцкого, удалился. Вслед за ним засеменил и Феофан.

– Недруга завел, что ли? – Когда крики полоумного стихли, Дмитрий Иванович тяжко опустился на лавку, жестом приглашая гостей последовать его примеру. – Знаю, знаю все, – хмуро поглядел на ошарашенных товарищей. – Феофан рассказал про визит ваш. Мол, явились, да под видом омовения убиенного тело так и сяк разглядывали. К митрополиту поперву, ну. А потом, вдвоем – ко мне. Чего искали-то? – посмотрел он сначала на преподавателя, а затем и на Милована.

– Зипун Никола отдал свой нищему, а по нему и спутали душегубы горемычного. По прорехе на спине обознались, а когда поняли, что не того на нож посадили, так и поздно стало.

– Думаешь, ключник? – зло сверкнув глазами, поинтересовался Дмитрий Донской.

– Неумеючи били, – задумчиво прогудел дружинник. – Я бы одним ударом.

– Тимоха, значит, умом раз тронулся, – подытожил муж. – До утра в порубе посидит, там, глядишь, и разговорчивей станет.

– Мы с Милованом пока с монастыря Троицкого шли, где он был?

– А мне почем знать?

– Может, Киприану ведомо… Или, может, Феофану? Их человек.

– Может, и по-твоему. Поутру узнаем.

– С Твердом что?

– О чем ты?

– О том, что, молвят, беда стряслась с ним, оттого и в монастырь Троицкий пошел.

– Долг у меня перед ним, – не стал томить товарищей Дмитрий Иванович. – Руку отдал, мой живот спасая; родней на крови сделался в сече последней. А к Сергию свернул, потому как и не надеялись, что выживет. Уж и в горячке метаться начал. Исповедаться повезли. Твоими настоями отхаживали, Никола. Выходили, – улыбнулся князь. – Хорош был муж, да теперь – никто. Ему хоть бы дачу, а хоть бы и придачу, да все попусту; не приучен к земле. Знать не знает, что с ней и делать-то. Пропадет ведь. Бражничать начнет да грехами небо коптить. И смерду не лепо это, а родичу князеву – так и тем паче. И себя сгубит, и Алену, – вздохнув, продолжал Донской. – Мое то решение было, – грохнув по лавке, да так, что товарищи и подпрыгнули на местах своих, подытожил Донской. – Хоть и не родня я тебе, Никола, да все равно порешал, что так быть. На кого если обиду держать за дела эти, так на меня.

– Не за что мне обиду держать на тебя, – негромко, но твердо отвечал Николай Сергеевич. – Мое дело – малое, а за твоими плечами – Русь Московская. Видней тебе: что да как верно, – Дмитрий Иванович в ответ лишь кивнул. – А я как служил тебе да Руси верой и правдой, так и буду. Дозволь тогда Матрену замуж выдать.

– Мужика нашел ладного, что ли? – Вместо ответа пенсионер подтолкнул вперед Милована. – Хорош выбор, – усмехнулся Дмитрий Иванович. – Только у меня зачем вопрошаешь?

– Так и девка она не моя, но Тверда. А вы теперь с ним родственники. Я здесь – чужой, – пожав плечами, продолжал пенсионер. – Не накуролесить чтобы, поперву спросить решил.

– Добро тебе. Твоя девка, ты и решаешь. А забота отчего такая?

– А оттого, что судьбы наши с Милованом уже давно переплелись; и он живот мой не единожды спасал, и я ему тем же платил самым. И вместе дальше идти нам, стало быть.

– Раз так, то и братьями вам назваными[90]быть.

– Благодарю, князь. – Поклонившись, Милован достал из-под рубахи деревянный крестик на грубой перевязи и, сняв его, протянул Булыцкому. В ответ Николай Сергеевич расстегнул цепочку и без колебаний протянул свой серебряный крест товарищу.

– Благодарю, князь, – поклонился лихой.

– Благодарю, князь, – повторил за Милованом Булыцкий.

– Вот и ладно, – довольно усмехнулся тот. – Ты мне лучше вот чего скажи, – обратившись к Булыцкому, спросил князь. – Чего там Тимоха про науки диавольские говаривал?

– Счету обучил его, – буркнул в ответ преподаватель, – еще у Сергия. Так тот в столицу как прибыл, так и принялся отроков побогаче облапошивать. Вот и высек его я… да сорванцов тех счету обучил, чтобы иным неповадно было.

– И что? – подивился князь.

– И все. – Пожилой человек просто пожал плечами.

– И за то обиду на тебя затаил, что до смертоубийства скатился?!

– Получается, так.

– Ты, Никола, как дела делать, так бес истинный; не подходи, не зли да на пути не стой! А как с душегубами, так кроток агнцу подобно, – усмехнулся его собеседник. – Ох и темное то дело.

– Привести, что ль, опять? – поднялся с места Милован.

– Сиди, – остановил его князь. – До утра пусть в порубе посидит да подумает. Глядишь, по морозу-то и яснее голова станет.

– Будь по-твоему, – склонился в знак согласия Милован.

– А Тверду, как придет, я скажу, чтобы рядом был да приглядывал за тобой, чтобы с родственником худого чего не случилось-то. А по весне бери земли его да засаживай диковинами своими.

– Спасибо, князь, – поклонился Булыцкий.