— Вам здорово повезло, комиты, что готы не отобрали у вас коней перед тем, как впустить в город. Иначе вас убили бы еще на въезде просто потому, что в Риме и без вас хватает голодных ртов.

— Но надо же что-то делать! — развел руками Феон.

— Мы ждали победоносную римскую армию, — неожиданно взвизгнул молчавший до сих пор Серпиний. — А вместо этого божественный Гонорий прислал вас.

— У империи нет больше армии, — спокойно сказал комит Перразий. — Рим придется спасать нам. Где сенатор Пордака?

— Договаривается с посланцем готов. Неким Коташем. Мы ждем от сенатора вестей с минуты на минуту.

Возвращение посланцев Гонория в Ровену вряд ли можно было назвать триумфальным. Собственно, возвратились только Феон и Олимпий, а комит агентов Перразий остался в Риме помогать сенатору Пордаке расхлебывать последствия долгой осады. Олимпий и Феон готовились к буре, которая неизбежно должна была разразиться в императорском дворце, но действительность превзошла их ожидания. Гонорий, совсем недавно узнавший о смерти старшего брата Аркадия, был взвинчен до предела. И дело тут было не в скорби. Братьев разлучили еще в детстве, и требовать от Гонория громкого плача по поводу кончины близкого родственника, наверное, не следовало. Просто перед Гонорием открылась блестящая возможность стать единоличным правителем огромной империи, подчинив себе обе ее части, не только Западную, но и Восточную. Правда, у божественного Аркадия остался сын, но его вряд ли стоило брать в расчет в силу юного возраста. До Равены дошел слух, что константинопольцы уже отправили посольство к Гонорию, но, узнав об осаде Рима, вернули его с полпути. Что, при сложившихся обстоятельствах, следовало признать разумным шагом. Ибо император, не способный навести порядок в собственном доме, вряд ли вправе претендовать на уважение соседей. Конечно, не все еще было потеряно, и Гонорий, пересилив гнев, сам отправил посольство в Византию. Но вести, пришедшие из Рима, могли разом похоронить все надежды и расчеты Гонория. В Вечном городе объявился еще один император, божественный Аттал, дошедший в своей беспримерной наглости до того, что стал раздавать налево и направо как высшие должности, так и провинции империи.

— Аттал вынужден был уступить требованию черни, — попробовал успокоить Гонория магистр Олимпий, но вызвал только новую волну неистового гнева.

— Вы спутались с исчадьями ада, патрикии, — потрясал кулаками император у самого носа перетрусившего Феона. — Более того, вы отдали им на растерзание мою несчастную сестру.

Положим, Галла Плацидия не выглядела несчастной в объятиях древинга, во всяком случае, так показалось Феону. Скорее, она расцвела, как роза после обильного полива. Однако комит финансов был слишком опытным политиком, чтобы заявлять об этом вслух.

— Твоя сестра, божественный Гонорий, принесла себя в жертву варвару, дабы избавить десятки тысяч римлян от голодной смерти.

— Это правда, — поддакнул комиту финансов Олимпий. — Я сам был на волосок от гибели. Разъяренная толпа ворвалась в дом сенатора Серпиния и едва не разорвала нас на части.

Рассказ сиятельного Олимпия о бесчинствах, творившихся в Риме, произвел на чиновников свиты императора очень большое впечатление. Гонорий, скептически ухмылявшийся в начале скорбного повествования, в конце концов тоже проникся горестями магистра двора, попавшего в эпицентр бушующего урагана.

— Неужели дошло до людоедства? — ахнул префект претория Константин, вызванный из Медиолана в Ровену ввиду сложившихся трагических обстоятельств.

Олимпий развел руками и уныло кивнул, подтверждая тем самым столь скорбный для империи факт.

— Не исключаю, что подобное повторится в Ровене, если город подвергнется осаде, — печально вздохнул магистр двора.

— В Ровене достаточно продовольствия, — отрезал Гонорий и, обернувшись к магистру пехоты, спросил: — Не так ли, Иовий?

— Хватит на полгода, — охотно поддакнул тот.

— А кто помешает готам держать нас в осаде год или два? — спросил Феон, подергивая плечом.

Ситуация в империи складывалась аховая, если верить префекту претория Константину. Вандалы Гусирекса вконец разорили Южную Галлию и вторглись в Испанию. Префект Африки Гераклион, воспользовавшись сложившейся обстановкой, готовил мятеж, дабы окончательно порвать с империей, уже распадающейся на куски. Провинции одна за другой отказывали Гонорию в поддержке людьми и продовольствием. Куриалы Медиолана, напуганные участью Рима, вели тайные переговоры с готами и сиятельным Атталом, готовясь при первой же возможности признать самозванца императором. Примеру Медиолана готовы были последовать другие города Италии, еще не подвергшиеся разорению. Власть Гонория распространялась только на Ровену, где отсиживались остатки его армии, способные в случае нужды расправиться с бунтующей чернью, но абсолютно непригодные для ведения боевых действий против готов. Так, во всяком случае, полагали префект претория Константин и магистр пехоты Иовий. Разве что у сиятельного Сара на этот счет имелось свое мнение. Однако сын Руфина был слишком заинтересованным лицом, чтобы на его мнение стоило полагаться. В свое время Сар изменил рексу Валии перед лицом неприятеля, и, надо полагать, верховный вождь готов этого не забыл. Наверное, в силу этой причины сиятельный Сар был обласкан епископом Амвросием, который прочно обосновался в Ровене, дабы личным примером вселять уверенность в сердце божественного Гонория. Пока епископу это удавалось. Но Олимпий, очень хорошо знавший императора, полагал, что все изменится, когда готы подойдут к Ровене. Тем не менее магистр двора с готовностью откликнулся на зов Амвросия, пожелавшего расспросить очевидца о событиях, происходивших в Риме в последние дни.

Епископ Амвросий сильно сдал за последний год. Его и прежде худое лицо теперь напоминало череп, обтянутый кожей. Живыми на этом желтом словно пергамент лице были только глаза, горевшие безумием. Сдаваться этот человек явно не собирался. Олимпий это понял с первого взгляда и пожалел, что вообще сюда пришел.

— Решением конклава епископ Иннокентий лишен сана и отправлен в монастырь, — не сказал, а пролаял Амвросий сиплым от напряжения голосом.

Олимпий в ответ лишь равнодушно пожал плечами: судьба римского епископа его не волновала. Вопросы религии тоже. Главной его задачей было уцелеть в этом аду и сохранить накопленные богатства. Надо полагать, у епископа Амвросия хватит ума, чтобы это понять, и он не будет ставить перед Олимпием неразрешимых задач.

— Поражение Гонория обернется не только гибелью империи, но и твоим падением, Олимпий, — затронул наконец болезненную для магистра двора тему епископ.

— Я готов уйти от дел и тихо доживать свой век в усадьбе, — пожал плечами Олимпий.

— А кто тебе оставит эту усадьбу, магистр? — насмешливо спросил Сар, присутствующий при разговоре. — Если нас всех не истребят, то обирут до нитки. Я знаю готских вождей. Их отцы и деды потеряли все на далекой родине, и теперь они постараются возместить убытки за наш счет.