сказал Яков Моисеевич, — надо заказать булочки с маслом, они очень вкусно готовят здесь чесночное масло… Эти булочки почему-то напоминают мне шао-бин, лепешки моего детства, такие, посыпанные травкой, не помню названия, с соленой начинкой… Их продавали с лотков на вокзале. Мы тогда жили в Мукдене, и родители посылали меня к вокзальным лоткам за лепешками шао-бин… Мне было лет семь, и я страшно любил поезда. Бывало, стою по часу, глазею на вагоны. Классы различались по полосам, наведенным под окнами. Первый класс — белая полоса, второй — голубая, третий класс, жесткий вагон — красная полоса… Американское производство…

Официант принес тарелку с четырьмя свернутыми пухлой розой булками и розетку с фирменным маслом. Не только чеснок, но и укроп и кинзу добавляла местная повариха в это масло. Яков Моисеевич разрезал булочку, подцепил ножом желтый шмат и стал основательно утрамбовывать его в рассеченное брюхо булки. И вдруг протянул мне требовательным жестом моего деда, почти уже забытым мною жестом… Я растерялась, растрогалась, пробормотала что-то и послушно взяла булочку, хотя уже давно сижу на диете и мучного стараюсь не есть.

— Между прочим, я был свидетелем знаменитого взрыва на мукденском вокзале, когда убили старого маршала Джан Цзо-Линя. Вам, конечно, это имя ничего не говорит… Джан Цзо-Линь, он был кавалерийским офицером при китайской императорской армии. А после того, как свергли последнего китайского императора династии Мин — это произошло в 1911 году, — Джан Цзо-Линь стал просто бандитом.

— А куда делся император? — спросила я.

— Никуда. Он повесился в Угольной башне Запретного города в Пекине, когда маньчжуры рвались к стенам города. Так вот, Джан Цзо-Линь… Он был неграмотным. Подпись его была — отпечаток большого пальца. Со своей шайкой поначалу совершал налеты на банки, на богачей. Все раздавал крестьянам, такой китайский Робин Гуд… Курил опиум — набивал трубку, раскуривал свечой… В Русско-японской войне воевал и на той, и на другой стороне, но после войны поставил на японцев. Был властителем Маньчжурии, а хотел стать новым императором Китая. У него была кличка «Дун-Бей», а бандиты его звались «хунхузами» — «краснобородыми».

— Довольно странные военные отличия.

— Хной красили… — пояснил Яков Моисеевич. — Влетает, бывало, на коне в зал суда, где идет заседание. Говорит судье: ты отъявленный мерзавец, все судишь в пользу богачей! Приговариваю тебя к смертной казни! Достает маузер с прикладом и…

— Как это — маузер с прикладом? — спросила я.

— Ну, деревянная кобура служила прикладом. Да… В Китае в то время пооткрывалось множество банков. Любой мерзавец мог открыть банк, ограбить людей и смыться. Много было таких случаев. И вот, Джан Цзо-Линь приглашает однажды на банкет десять самых крупных банкиров…

Когда он вот так приглашал к себе, люди оставляли дома завещание… Ну, и он им говорит: «Я разрешил вам открыть банки, думал, будете поступать по справедливости. Вы же, кровососы и подлецы…»

— …всех шлепнул?

— …не всех, одного оставил, чтобы тот потом людям рассказывал. Их выводили по одному во двор, рубили головы… А Джан Цзо-Линь приговаривал сидящим за столом: «Кушайте, кушайте, угощайтесь, приятного аппетита!»

— Я смотрю, он вам нравится, — заметила я.

— Нет, не нравится. Но он был одним из тех, кто не дает забыть о себе после своей смерти.

Незаметно ожили фонари, на каждом столбе — по четыре простых круглых шара, как четыре желтые виноградины сорта «Крымский». Этот желтый уютный свет, приручая старые сосны, одомашнивал крошечное пространство старого парка. До блеска натертые подошвами плиты каменного пола террасы празднично отливали желтыми огнями.

— Ну, хорошо! — сказала я решительно. — Хотите, мы обучим Алика набирать текст на компьютере? Хотя, повторяю, для нас это будет тяжелой обузой.

— Не знаю… — повторил он. — Не уверен, что это целесообразно.

— Целесообразно?! — крикнула я. — Целесо-об-разно! Нет, мне это нравится! А «Бюллетень» ваш целесообразен? Лу преданно ухаживал за ней! Яков Моисеевич, вы умный интеллигентный человек, вас обучали русские офицеры!

— Дитя мое, — сказал он, — не тратьте пороху.

И мы опять замолчали…

— Давайте-ка я лучше дорасскажу вам, как убили Джан Цзо-Линя! — проговорил Яков Моисеевич с неожиданным воодушевлением, но и с некоторой просьбой в голосе. — Вам интересно?

— Валяйте, — вздохнув, сказала я.

— Он, видите ли, в Пекине связался с американцами, и япошки этого ему не простили. У него главный враг был — генерал У Пей-Фу, тот сколотил большую армию. Почему-то называли его христианским генералом, и действительно, он крестил своих солдат весьма оригинальным способом: поливал из шланга… Да, так вот, японцы уговорили Джан Цзо-Линя возвратиться в Маньчжурию. Но американцы предупредили его об опасности взрыва поезда, и тот — он был человек бесстрашный — пошел и напрямик спросил: что, мол, убить меня хотите? Тогда майор разведки, японец, сказал: я буду с тобой в одном купе до конца, до самого Мукдена. И когда поезд уже подходил к Мукдену, уже сбавил пары, а я в этот момент покупал с лотка лепешки шао-бин… японец и говорит Джан Цзо-Линю: видишь, ничего не случилось, ты целехонек… а я пойду в свое купе, там у меня остались фуражка и шашка. Выскочил из поезда и… взрыв потряс весь город! И я все это видел… лепешки выронил… Помню, лежат лепешки в пыли, а я плачу, собираю их, и боюсь, что родители заругают.

— Какой это год? — спросила я.

— Двадцать седьмой… А вскоре мы переехали в Харбин, меня записали в Первое коммерческое училище. Там давали прекрасное образование!

— Русские офицеры?

— Напрасно иронизируете, это все были высокообразованные люди. Русские мальчики учили закон Божий. Евреи изучали Ветхий Завет, иврит… Вообще, очень активная была еврейская жизнь… Знаете, много было кантонистов, они с волной беженцев прибыли из Сибири. Люди бывалые, грубые, с зычными голосами. Помню, на Симхас-Тойре — это когда Тойру должны обносить вокруг «бима́» — свиток поручили нести одному старому кантонисту — большая честь, между прочим. И кто-то спрашивает его — не тяжело, мол, будет? Так он обиделся, кричит: «Я на своей спине пушки таскал! Что я, это говно не подниму?» Грубый народ, грубый народ… Ругаться все умели незаурядно, восхитительно!.. Помнится, уже здесь, во время Синайской кампании, сидим как-то мы с Морисом в палатке и — не помню, о чем ведем беседу… Вдруг, на полуслове, заглядывает незнакомое лицо, спрашивает: «Ребята, вы, случайно, не из Китая?» — «Да, — кричим, — из Китая, откуда ты узнал?» — «Как, — говорит, — откуда: такую ругань только на углу Китайской и Биржевой можно слышать!» — Яков Моисеевич улыбнулся сконфуженно: — И, знаете, да: на углу Китайской и Биржевой была