– Что вы? – спросила Дина испуганно, решив, что та плачет. Невиданное и неслыханное дело… От того, что он так быстро ушел? Или не в нем дело?

Но в голосе слез не оказалось.

– Страшно. Ты ведь понимаешь, как страшно… У тебя ведь он только что был…

Дина не поняла: «Что значит – он был у меня?»

– Кто – он?

– Первый шаг. Самый страшный. А вдруг его просто не будет? Не смогу…

– Почему это не сможете? – возмутилась Дина. – Вы да не сможете?! Что это у вас – первая операция?

– В том-то и дело. Вдруг – не последняя? Вдруг все без толку?

– Это же швейцарский сустав!

– Швейцарские часы тоже ломаются…

Дина стиснула карандаш, словно копье, и ринулась в атаку:

– С чего это вы взяли? Как будто у вас когда-то были швейцарские часы! Да вы же их в глаза не видели!

Чуть повернув голову, Лиля улыбнулась:

– Это точно. Куда нам, люмпенам…

Спрашивать, что такое «люмпен», показалось неловким, вроде бы что-то из школьного курса, должна бы знать. Мама исторический закончила, уж она сразу бы подсказала. И еще много чего, если б только Дина спросила… Пока было у кого, она не спрашивала, по дурости фасон держала, а теперь предстояло жить, как единственному ученику в классе – без подсказок. Сейчас еще есть к кому обратиться: хоть к Игорю Андреевичу, хоть к Лиле… Даже к Машке какой-нибудь на крайний случай. Только что может оказаться более крайним, чем то, что она уже пережила?

– Извини, что-то я струхнула малость!

В Лилином голосе заиграла прежняя солнечная энергия. Дина взглянула на нее вприщур, с недоверием: уже взяла себя в руки? И вдруг поняла: «Это только из-за меня. Она почувствовала, что я тоже готова раскваситься… Вот еще, стараться ради этого!»

– Пойду лягу, – пробормотала она, возвращая журнал на место. – Спина уже отваливается.

– Ты хоть покажи, что получилось!

– Ничего еще не получилось. Я наброски никогда не показываю. Вы же его не просили разбудить вас в середине операции, правда?

Она хихикнула, как девочка:

– Я сама проснулась. Им меня снова глушить пришлось. Такого быка пока с ног свалишь…

– Это вы про себя, что ли? Тоже мне, бык нашелся…

Они продолжали что-то говорить друг другу в том же духе, раздували веселую перебранку, но Дина с трудом улавливала, что именно произносит, думая лишь о том, правильно ли поступает, оставляя сейчас Лилю одну. Это ей самой хотелось бы накануне такого дня уйти в себя, отгородиться ото всех своим страхом, которого никто разделить не может. Но Лиле, может, этого вовсе не хочется…

И она спросила напрямик:

– Как вам лучше: чтобы я ушла или осталась?

– Отдохни, Динка, – улыбнулась она. – Я не говорила тебе, что так называется моя любимая книга? «Динка». Осеева написала.

– Я про такую книжку и не слышала. Ну, я пошла?

Лиля вдруг выкрикнула:

– Дина! Ты придешь завтра? Приходи, ладно? Я буду ждать тебя, солнышко…

* * *

Игорь Андреевич сам высвободил ее ногу, затем осторожно, как младенца (чтобы не разбудить!), положил на постель, откатил установку в угол. На миг ему стало страшно: повернешься – увидишь глаза Лилиты, в которых слез ни разу не замечал, но лучше бы их разглядеть, чем эту доверчивую радость, которую страшно обмануть, не оправдать, ведь все может быть…

«А вот об этом и мысли допускать нельзя! – оборвал он себя и обернулся, встретил ее взгляд. – Она и заподозрить не должна, что я сомневаюсь…»

– Пока полежите, – заметив ее движение, остановил Игорь Андреевич. – Вы уже сразу бежать собрались? И желательно подальше. Я понимаю, Лилита, что вам тут осточертело… Но придется еще немного потерпеть наше скучное общество.

– Ваше общество, доктор, я готова терпеть вечно!

Лиля произнесла это весело, чтобы он не подумал, будто это всерьез. Не шарахнулся от нее. Подал руку, не сомневаясь, что она воспримет это только как жест поддержки, а не притянет к этой руке еще и сердце…

Костальский отозвался в том же тоне:

– Вот спасибо! Но я вовсе не так жесток, чтобы запереть вас в этой мрачной палате до конца жизни…

– Вовсе она не мрачная!

– …и тайком навещать по утрам. Если все пойдет как надо, то дней через десять…

– Через недельку, – заныла она. – У меня же дочка в первый класс идет!

– Вот так! Вы ее провожать собрались?!

– Да уж куда мне… Но я хотя бы встречу ее дома! Если можно… Тортик, шары и все такое…

– Поглядим, – пробормотал он, осматривая костыли. – Не высоковаты?

Лиля демонстративно задрала подбородок:

– Да я не такая уж и маленькая. Вы меня просто не помните в положении стоя.

Усмехнувшись, Игорь Андреевич пристроил костыли к кровати.

– Пусть пока они постоят, а вы еще полежите. Попривыкните. Я осчастливлю своим появлением других больных и вернусь к вам, договорились? Только лежите смирно, а то я вас знаю!

Ее синие глаза невинно округлились:

– Да я тише воды!

«Почему они у нее такие синие? – задумался он, уже выйдя из палаты. – Не видел таких, честное слово… Даже у Ляльки не такие яркие были. Даже у Ляльки…»

И опять захотелось выскочить на лестницу, затянуться горьким дымом, почувствовать легкую Надину руку на плече. Большего от этой женщины и не требуется: изредка поделиться крупицей тепла, воскресить его на четверть часа, позволить вспомнить, каково это быть живым, и опять отступить в тень, которая зовется ее семейной жизнью. Не разглядеть, что в этом смутном омуте…

Но сейчас Игорь Андреевич не мог позволить себе даже этой малости, утренний обход – святое, больные ждут.

«Чего ждут? – спросил он себя с раздражением, которым обычно сменялась сосущая под сердцем пустота, возникающая при мысли о Ляльке. – Чуда ждут? Да если б я был на него способен, то первым делом воскресил бы ее… Маленькую мою…»

В носу защипало, в уголках глаз проступили слезы. Пришлось остановиться перед дверью в палату и переждать.

А когда все-таки открыл дверь, то опять увидел ту девочку, в судьбе которой его горе отразилось зеркально. Дина, теперь он точно помнил ее имя. Дина Шувалова. Семнадцать лет. Множественные переломы, черепно-мозговая травма средней тяжести, две операции, недельная кома. Бледненькая, осунувшаяся, под глазами синеватые круги. Пора ее выписывать, пока совсем не зачахла без воздуха…

«А как рисует! – внезапно вспомнилось ему, сгустилось в воздухе теплым маревом. – Ведь не глазами увидела Лилиту… Душой? Не знаю, как это бывает у художников… Но это чувствовалось даже в незаконченном рисунке. Кто теперь позаботится о том, чтобы она развила свой талант? Чтобы искала себя, а не что-то вовне… Ведь загубит себя девчонка с тоски».