Слезы сами собой высохли, когда она вспомнила о своей библиотеке, где никогда не бывает тихо, ведь и сама Лиля – громкоголосая, разговорчивая, чего уж греха таить! Солнце светит во все окна; дети впархивают стайками, с порога выкрикивая названия книг, которые им понадобились; почти не умолкая, звонит телефон, – она всем нужна, ведь в их библиотечной системе несколько десятков женщин, и у каждой то и дело что-то случается. Почему со своими бедами и радостями они обращаются именно к ней, Лиля не допытывается. Так уж сложилось, и эта потребность в ней окружающих уже стала как наркотик – взвоешь от боли, если его лишишься.

Даже навещая Лилю в больнице, некоторые только наспех интересуются ее делами, а потом быстренько сводят разговор к собственным проблемам. Она ведь не жалуется, о чем и говорить? Признаться, Лилю это даже радует. Действительно, что толку перемывать ее бедные косточки? Пусть уж лучше этим Игорь Андреевич занимается, это его руки называют «золотыми». Говорят, он даже из Кремля кого-то оперировал, и не раз…

Ей было не особенно интересно, кого именно. Лиле всегда казалось нелепым тянуться к человеку лишь на том основании, что и в его организме произошел похожий сбой. И она никогда не чуралась людей здоровых, помня о том, что ее особенность замечают только первые секунд десять, а потом разговор или захватывает, или нет, но это уже от здоровья ее суставов не зависит. И с мужчинами всегда было так же…

Вечером Костальский опять зашел к ней, усталый, неразговорчивый, остановился у окна и какое-то время смотрел в столь же молчаливый сад, будто и не замечая Лили, сжавшейся в ожидании на своей кровати. Повернулся к ней уже совсем другим – улыбка во весь рот, от глаз – веселые морщинки:

– Ну что, готова?

И протянул костыли, сиротливо притулившиеся к стеночке.

У Лили оглушительно забухало сердце: «Неужели сейчас? Неужели встану?!»

В палату, как обещала, заглянула Дина, но, увидев врача, смутилась и быстро закрыла дверь. Словно не заметив ее, хотя взглянул в упор – приказал взглядом выйти, Игорь Андреевич продолжил руководить Лилиными действиями:

– Не садимся, сползайте бочком. Вот так.

Осторожно подхватив ее руками, помог спуститься с кровати и встать на пол. Все произошло так быстро, что Лиля едва сорочку под распахнувшимся халатом успела одернуть. Даже охнуть некогда было.

Костальский распорядился:

– Только на правую опираемся. Вот хорошо. Держитесь? Костыли вроде по росту. Давайте я завяжу вам пояс, а то еще рухнете сейчас, занимаясь своим нарядом. Ну, Лилита, вперед!

– Я иду! Ура! – пискнула она, переместив тело вслед за костылями.

– Это, конечно, громко сказано, – отозвался он скептически. – Но вы, несомненно, двигаетесь. Можете слегка опираться левой ногой, не надо ее задирать, балерина вы наша… С каждым днем нагрузку будем увеличивать, пусть сустав учится работать. Так, теперь назад и – в койку. Хватит на сегодня.

Лиля разочарованно простонала:

– И это все?

– А вы в Большой театр собирались сходить? Еще успеете. Вы диету соблюдаете? – Костальский без церемоний оглядел ее. – Мне кажется, еще килограмм пять вам нужно сбросить.

– Я – толстая, по-вашему?!

Проигнорировав ее вопль, Игорь Андреевич сделал вслух заметку для себя:

– Попрошу массажистку, чтоб еще и талией вашей занялась. Не садитесь! Сразу на бок. Вы же знаете, какой угол допустим, если хочется присесть, а вы уже на девяносто замахнулись.

– Прокрустово ложе, – пробормотала она, откинувшись на подушки.

Игорь Андреевич обиделся:

– Некоторым в травме даже кроватей не хватает, на каталках в коридоре лежат. Могли бы и не капризничать.

– А они капризничают?

– Не прикидывайтесь, я вас имею в виду!

Натянув одеяло, Лиля сказала потолку:

– Как бы хотелось сразу после операции встать и пойти, безо всяких там костылей…

– Мечтательница! – огрызнулся хирург. – Хотя, может, когда-нибудь медицина и дойдет до этого. Только мы с вами не доживем.

– Если только в следующей жизни…

Он снова отвернулся к окну:

– Вы опять об этом? Не верю я в следующую жизнь.

– Почему? – вырвалось у нее. Лиля приподнялась на локте, взглядом умоляя Костальского обернуться. – Разве это не обнадеживает?

– Потому что… – его руки сошлись за спиной, сцепились в замок. – Впрочем, неважно. Я – материалист, Лиля. Мой отец пережил клиническую смерть и не увидел ни света, ни длинного коридора. Ничего. Сплошная тьма. Человек умирает, и все.

Иначе…

Не договорив, Игорь Андреевич быстро прошел к двери, и Лиля уже решила, что сейчас он так и уйдет, не попрощавшись и не поздравив ее с первым шагом, но с порога донеслось то, что ей долго предстояло бы разгадывать, если бы накануне в полночь к ней в палату не заглянула Маша:

– Иначе она уже вернулась бы ко мне.

…Она так плакала о своей девочке не потому, что узнала от медсестры о погибшей дочери Костальского, просто истосковалась уже до того, что ногти грызть начала. Но и его в нескольких словах прорвавшаяся боль тоже прошлась по сердцу, заставила замереть от ужаса: «Как же он, бедный…» И теперь все в нем, даже каждая улыбка, виделось по-новому: «Это ведь ежедневное преодоление боли, похлеще моего будет… Вот чего не дай бог! Только не это!»

Тревожные мысли подвижной ртутью перетекали от Костальского к собственной дочери, потом к брошенным на произвол других библиотекарей читателям и опять возвращались к хирургу, на расстоянии обволакивая его сочувствием. И он будто почувствовал то тепло, которое Лиля старалась передать ему, чтобы чуточку согреть, хоть частично воскресить его душу, как Игорь Андреевич, в свою очередь, пытался вернуть свободу жизни ее телу.

Когда дверь в палату приоткрылась, Лилита даже не удивилась.

– Я не сплю, – сказала она шепотом. – Заходите, Игорь Андреевич.

Он сделал несколько шагов, неуверенно остановился, потом, словно решившись на что-то, придвинул к кровати стул и сел рядом. Сквозь темноту попытался поймать ее взгляд:

– Все нормально? Нога не болит?

– Нисколько! Я не знала, что вы сегодня дежурите.

– Виталия Сергеевича подменяю. У него… Впрочем, неважно.

Радостно согласившись, потому что все остальное действительно не было важно, Лиля тихо спросила:

– Вы вообще не спите во время дежурств?

На его губах угадывалась усмешка – увидеть ее в темноте было непросто:

– Ну, не воображайте меня таким уж героем! Сплю, конечно, если все тихо. А сейчас только что с мальчишкой одним разобрался. Лихачил на мотоцикле, теперь трещина в шейном отделе…

– Я бы тоже гоняла, если бы мотоцикл был. Обожаю скорость, – призналась Лиля.