И вот, когда Наташа уже закончила школу первой ученицей и благодаря этому поступила в престижный Барнардский колледж, мы с Мариной подумали: а не пора ли ей взглянуть на её историческую родину? Раз уж эта родина так вовремя перестала быть «империей зла», не воспользоваться ли этим в корыстно-воспитательных целях?

Предложение съездить в Россию Наташа приняла настороженно, но одновременно разволновалась. Успокаивая её в аэропорту, Марина пустила в ход довольно смелое сравнение: «Не бойся, ты увидишь, что русские по характеру больше похожи на чёрных американцев, чем на белых».

В России друзья и родственники встретили Наташу с восторгом, передавали её из рук в руки, из дома в дом. Они помнили её пятилетней, а теперь перед ними предстала девятнадцатилетняя американка, полная очарования и жадного любопытства ко всему в новой для неё стране. Москва и Ленинград-Петербург поразили её своими дворцами, театрами, храмами, она впервые смогла воочию увидеть блеск имперской культуры, которую её родители впитывали с детства. Вернувшись в Америку, она объявила:

— Мать, ты не представляешь, как мне помогло сделанное тобою сравнение русских с неграми. «Всё через чувство» — это было так привычно и понятно мне. Общение сразу стало лёгким и радостным. Так что я теперь точно знаю, кто я и откуда. Я — русская.

Со следующего семестра Наташа записалась в колледже на курсы русского языка, русской литературы, русской истории. Её профессорами оказались многие наши друзья из академического мира: Ирина Рейфман, Мара Кашпер, Марина Викторовна Ледковская. Хорошие отметки дочери очень помогали нам выбивать в университетской бухгалтерии разные гранты на её учёбу, оплатить которую полностью мы бы никогда не могли.

Мы были счастливы возвращением дочери в прямом и переносном смысле — в страну, в семью. Однако её рассказы об общей бедности в России, упадке духа, нехватке самого необходимого снова наполнили нас тревогой, желанием как-то вмешаться, помочь. Но что мы могли предпринять? У нас был только один вечный инструмент интеллигента: слова, слова, слова.

С ними средний американец чаще всего сталкивается, когда едет в своём автомобиле. Трудно найти человека, который ни разу в жизни не был бы оштрафован за какое-нибудь нарушение правил или превышение скорости. Обычно основной поток машин катит по шоссе с превышением допустимого предела миль на пять — можно останавливать любого и выписывать штраф. Но полицейские предпочитают охотиться за теми, кто нарушает всерьёз — миль на двадцать-тридцать: эти и опасны по-настоящему, и штрафы с них гораздо выше.

В середине 1980-х меня раза два останавливали за превышение скорости, но, заглянув в машину, увидев мирного гражданина с женой и дочерью, ограничивались устным предупреждением и отпускали. Эти буколические времена ушли в прошлое. Теперь для многих полицейских участков в небольших городках штрафы стали важной статьёй их бюджета. В конце месяца, чтобы свести баланс с плюсом, полицейские выезжают на дороги, как рыбаки в путину. Если настоящих нарушителей будет недостаточно, можно остановить и невинного — финансы важнее.

Однажды, поздно вечером в Вашингтоне, услышал за собой короткое би-би полицейской сирены. Остановился. «В чём дело?» — «У вас не горит левая фара». — «Спасибо, что сказали, завтра же исправлю». — «Нет, придётся уплатить штраф». — «Но я только что приехал в город из другого штата, как я мог заметить?» — «Нас не касается. Вот штрафной билет на сорок долларов».

В другой раз мне нужно было в Нью-Йорке везти мать к врачу. Вдруг сзади засверкали красно-синие огни. Я затормозил. Подошедший полицейский заявил, что я проехал перекрёсток, не остановившись перед знаком «стоп», выписал штрафную квитанцию. Я точно помнил, что никаких правил не нарушал, и решил побороться. Деньги были небольшие, но не хотелось добавлять штрафные очки в своё водительское досье. В назначенный день и час явился в здание суда в Манхэттене. Передо мной судья рассматривал протест другого водителя. Тот же полицейский остановил его на том же перекрёстке, предъявил то же обвинение.

— Но у меня есть свидетель, — сказал оштрафованный. — Вот здесь, в зале, сидит моя мать — она ехала со мной и может подтвердить, что я аккуратно остановился перед знаком «стоп».

— Показания близкого родственника суд не может принять во внимание, — ответил судья. — Вам придётся уплатить штраф.

Естественно, и мой протест был отклонён. Видимо, ловкач в полицейском мундире выбирал именно такие автомобили, в которых водитель ехал один или явно с близким родственником. Судья смотрел на него с неприязнью, похоже, видел его перед собой не первый раз и знал его трюки, но сделать ничего не мог. Впоследствии я пытался оспаривать штрафы раза два или три и не выиграл ни разу. Однако враждебного чувства к полиции у меня не возникло. Я всё время помнил о том, как опасна их служба в стране, где народ непредсказуем, вооружён до зубов и готов открывать стрельбу просто так, для забавы.

Кого я возненавидел — это стражей порядка в общественных парках, охотничьих и рыболовных инспекторов — рейнджеров. Казалось, на эту работу выносит людей особого склада, получающих наслаждение от мелкого тиранства над ближним, особенно в ситуации, когда можно не опасаться отпора. Ведь люди богатые и власть имущие наслаждаются природой в своих частных владениях. Общественный парк, рыболовный мол — это прибежище рядового человека, и там его можно безнаказанно мордовать в своё удовольствие.

Начать с такого простого удовольствия, как купание. Для русского человека, привыкшего плескаться в любом озерце или речке, на берега которых его вынесло в выходной, мучительно и дико подчиняться правилам американских парков, где из всей водной глади пробковыми поплавками выгорожен прямоугольник размером с волейбольную площадку, и две сотни взрослых и детей обязаны тереться друг о друга в этом затоне. Попробуешь выплыть наружу — свистки, грозные предупреждения, угрозы штрафа, даже ареста. А в шесть вечера купание вообще кончается, потому что это конец рабочего дня спасателей на вышках. Купаться на свой страх и риск? Чтобы потом утонуть и дать родственникам высудить с парка миллион долларов за небрежность? Нет уж, дудки.

Хотите устроить пикник? Вот вам ряды столов со скамьями, тут же врытые в землю жаровни — чего лучше? Ах, вам не хочется слышать громкую болтовню рядом, детский плач, буханье барабана из радиоприёмника соседей, вам хочется уединения и тишины в этой вот приятной роще? Нет уж, так у нас не положено — все должны быть у нас на виду и под контролем. Одна женщина в Харриман-парке взяла раскладной стул и уселась с книжкой и бутербродом на берегу озера, метрах в тридцати от толпы. Немедленно нашёлся рьяный блюститель парковых порядков, пошёл за ней, прогнал обратно в стадо.

Ну и конечно охота на рыбака-любителя идёт круглосуточно на реках, озёрах и в океане. Пока он следит с надеждой за своим поплавком, недремлющий инспектор следит за ним, поглаживая в кармане пачку бланков штрафных квитанций. Попалась тебе форелька? А есть на твоей рыболовной лицензии специальная десятидолларовая марка, разрешающая ловлю форели? Попалась щука? А ты измерил её длину? Нет, восемнадцать дюймов разрешалось в прошлом году, а с этого года разрешено ловить только двадцать дюймов и больше, остальных обязан отпускать. Да и басс у тебя в ведёрке меньше положенного размера — плати семьдесят долларов штрафа.