уже без всяких дополнительных спецэффектов. Открыл глаза, автоматически напрягся, готовясь снова от чего-нибудь уворачиваться. Но было не от чего. Вокруг была сумрачная палата лазарета, свет в нее проникал только от тусклой лампы в коридоре. На тумбочке рядом с кроватью, поджав под себя ноги, сидела Лизонька. В бесформенной коричневой кепке и свитере, похожем на мешок, и в плохо сшитом кожаном жилете.

— Привет, Лизонька, — сказал я. — Тебе опять пришлось меня латать?

— У тебя был локоть раздроблен, — сказала она, быстро спрыгивая с тумбочки и усаживаясь рядом со мной на кровати. — Тебя Корчин принес на плечах, почти голого. Хотел сам тебя лечить, но я не позволила.

— А что так? — я попробовал пошевелить пальцами правой руки. Шевелились они со скрипом, конечно...

— Он дурак и пьяница, — сказала Лизонька. — И провозился бы долго. А я умею быстро...

Она отодвинула край одеяла, раскрыв меня до низа живота. Рубахи на мне теперь тоже не было. Я зябко сжался, пытаясь прикрыться обратно. Лизонька смотрела на меня, склонив голову на бок. Потом принялась водить пальцем по моей груди, выписывая какие-то замысловатые фигуры и что-то нашептывая ритмично.

Ох...

Все каратели шизанутые. Вот и думай сейчас, это ее личный бзик, или это терапия, чтобы зажило все побыстрее?

— ...и знать ничего не хочу! — раздался в коридоре пронзительный голос Соловейки. — Где он? Нет, ты должна просто ответить «Да, Сольвейг Павловна» и сказать мне номер палаты. Третья? Отлично, теперь заткнись!

По коридору загрохотали каблуки. Похоже, это ураган по мою душу.

— Лебовский, я тебе что, толстая студентка с первого курса, которой ты назначил свидание и не пришел? — голос декана взвился до таких высоких нот, что, казалось, сейчас стеклянные предметы начнут лопаться. — Ты уже полчаса как должен быть на стенде! Или ты думаешь, что мне нечем заняться, кроме как ожидать тебя, любимого? Немедленно встал и пошел за мной!

— Простите, Сольвейг Павловна, — пробормотал я, неловко поднимаясь с кровати. Прикрывая центр своей композиции углом одеяла. Огляделся. Никакой подходящей одежды не было. Да что там, вообще никакой одежды! Даже той рубашке, в которой я утром проснулся.

— У него была рука сломана, — тихонечно пробормотала Лизонька.

— Да мне все равно, что у него там было сломано! — У тебя минута, чтобы собраться и пойти меня догонять. Иначе...

— Да-да-да, я уже бегу! — с энтузиазмом воскликнул я, решив, что да и хрен с ней, с одеждой, в одеяле дойду. Мне и в самом деле не хотелось пропускать урок Соловейки.

Декан резко повернулась на каблуках и вышла.

— Я дам тебе свою одежду, Лебовский, — сказала Лизонька, стягивая с себя сначала жилетку, потом свитер, потом штаны. Она как-то так быстро выскользнула из своих шмоток, что я даже глазом не успел моргнуть. — Только тебе придется пойти босиком. Моя обувь тебе будет мала...

Штаны были широкими и на резинке, правда, короткими. Я был не особо высокого роста, но Лизонька еще ниже. Так что штанины доходили где-то до середины икр. Зато со свитером и жилеткой никаких проблем не возникло. Лизонька подошла ко мне вплотную, сняла с головы бесформенную кепку и нахлобучила ее на мою. Освобожденные из плена головного убора волосы тут же рассыпались по ее нешироким плечам. Она стояла передо мной в одной полупрозрачной короткой маечке. А под одеждой уличного пацана-оборванца, как я уже знал, она прятала ну очень, очень женственную фигуру.

— Теперь с тобой всегда будет мой запах, — сказала она, поцеловала свой палец, потом коснулась им моих губ.

И я рванул догонять Соловейку.

Через час я сидел, понурив голову, ожидая, когда Соловейка обрушит на меня весь свой гнев пополам с сарказмом. Морально приготовился запоминать очередные цветистые эпитеты, которыми она в порывах гнева обычно расшвыривалась.

Но вместо этого она молча подошла ко мне и села на скамейку рядом. Чтобы сесть, ей понадобилось подпрыгнуть.

— Знаешь, Лебовский, — задумчиво сказала она. — Сегодня утром я думала бросить с тобой вообще заниматься. На черта мне вообще расстраиваться, глядя на то, как самый одаренный студент закапывает свой талант с выгребную яму. Но я передумала. И сейчас тебе помогу. Вытяни правую руку вперед!

Я подчинился. Соверешнно беспрекословно. Она полоснула меня по предплечью неизвестно откуда взявшимся у нее в руке ножом. Да блин, многострадальная моя правая рука!

— Нет, нет, вытяни вперед и сжимай вот так кулак! — она несколько раз сжала и разжала пальцы. — Пусть кровь капает на землю, пока ты будешь повторять за мной. Готов?

— Ну... я сжал губы и подумал, что может и ответил бы нет, вот только что бы это поменяло? — Да.

— Тогда повторяй за мной, слово в слово. Я, Богдан Лебовский, — начала она чеканно и торжественно. — Даю нерушимую клятву крови...

— ...прилежно учиться, вести себя хорошо и не отвлекаться на посторонние глупости с сего момента и ближайший месяц, — закончил я, слово в слово повторяя за ней. — И что теперь будет, если я эту клятву нарушу?

— Твоя кровь превратится в кислоту и растворит твои мозги, которыми ты все равно по назначению не пользуешься, — язвительно отозвалась Соловейка, соскакивая с лавки. — Проверять не рекомендую, вот что. Увидимся послезавтра в полдень. Ты записал?

Ларошева и Бюрократа я увидел от самого входа в столовую. Эта сладкая парочка сидела за столиком у окна, Бюрократ что-то рассказывал, а Ларошев слушал, подперев подбородок кулаком. Выглядели оба так элегантно, будто разоделись на великосветский прием. Я тут же сменил траекторию, решив, что куриная нога с жареной картошкой подождут, а эти двое мне нужны оба.

— Лебовский... — Ларошев оглядел меня с головы до ног. — Почему ты выглядишь, будто снял одежду с фаворитки Кащеева? И где твои ботинки?

— Владимир Гаевич, у меня к вам два вопроса, — сказал я, опираясь кулаками на стол. — И к тебе, Бюрократ, тоже. Во-первых, почему вам в Егорьеве поставили памятник?

— В Егорьве... — Ларошев быстро заморгал, явно сбитый с толку. — Я даже не знаю, где это...

— Думаю, знаете, — усмехнулся я. — Да ладно, это просто праздное любопытство, не более.

— Наверное, это памятник не мне, просто кому-то похожему... — смутился Ларошев.

— Которого тоже зовут Владимир Гаевич Ларошев, ага,