Снова пришлось бежать. Откуда только хватило сил…

Что делает Соня в этом сумасшедшем бестиарии? Ночью, одна? Где она?

На маленькой площади, от которой расходилось несколько улиц, блестел шлем полицейского.

– Извините, – кинулся к нему Николай. – Вы не видели молодую женщину в синем платке с цветами?

Констебль подозрительно посмотрел на трясущееся лицо, на растрепанные волосы.

Это место сегодня[105]

Сказал:

– А ну-ка, руки в стороны. Выше, на уровне плеч!

Стал обшаривать.

Глинский обмер.

Сейчас найдет в кармане скальпель и вообразит, что перед ним Потрошитель…

Нет, слава богу, не нащупал. Скальпель был узкий, короткий, меньше ножа.

– Видал полчаса назад какую-то, – проворчал полисмен, удовлетворенный обыском. – В черном плаще с этой, как ее, пелериной.

– Да, это она, она! – закричал Глинский. – Куда она пошла?

– Она тебе кто?

– Жена.

Не объяснять же служивому английскому человеку, что русские люди современных взглядов живут вместе не по благословлению попа, а по любви.

– Тогда сочувствую, – ухмыльнулся полицейский. – С нею был высокий джентльмен в цилиндре. Вон туда ее повел.

И показал на чернеющий зев дальней подворотни.

Не поверить было нельзя. Про спутника в цилиндре говорил уже второй человек, опять же пелерина…

Ничего не понимая, Николай двинулся в указанном направлении.

За подворотней находился глухой двор. С одной стороны – низенькое строение со слепыми, заложенными кирпичом окнами и какой-то вывеской. Глинский с трудом разобрал буквы. Содрогнулся: «Морг». С другой стороны, кажется, жили люди. Во всяком случае в единственном еле светившемся окне виднелась обычная домашняя занавеска. На этот тускло-желтый прямоугольник Николай и уставился. Соня могла быть только там. Но что, что она там делает? Кто этот «видный» в цилиндре?

Заглянуть бы через стекло. Но окно на втором этаже. Постучать в дверь? А что если всё это происки морфия? Вдруг полисмен сказал что-то совсем другое, а про цилиндр нашептала слуховая галлюцинация. Иногда, пробуждаясь ночью после укола, Глинский явственно видел перед собой такие картины и слышал такие звуки, которые никак не могли быть реальностью.

Он долго топтался во дворике. То, преисполнившись решимости, делал несколько шагов вперед, то пятился назад. От помойки несло отбросами, из морга тянуло хлоркой.

Глинский начинал задыхаться. Ему казалось, что двор давит его, что стены – одна жуткая, слепая, другая с единственным зловещим глазом – сдвигаются и капкан вот-вот захлопнется.

Это кошмарный сон, вдруг подумал он. Ну конечно. Ничего этого нет. Я лежу в кровати, а рядом, как всегда, сидит Соня и смотрит на меня или дремлет в кресле. Нужно проснуться.

Он резко тряхнул головой и больно ударился затылком о каменный угол.

Кошмар – если это был кошмар – не прекратился.

Чувствуя, что больше не может оставаться в этом ужасном месте, Глинский вернулся на улицу. Там по крайней мере было не так темно. Наискось, шагах в двадцати, над входом скобяной лавки горел фонарь. Под ним было крылечко со ступеньками. Обессилевший Николай сел на одну из них, подпер голову руками. Он ни о чем не думал, просто пытался справиться с головокружением. Вот оно прошло, но на смену накатило странное оцепенение. Глинский не спал, но и не бодрствовал.

Время вновь задвигалось, когда в подворотне раздался гулкий стук шагов. Полуобморочная одурь отступила. Николай встрепенулся.

Из черной дыры вышли двое. Соня и долговязый мужчина в цилиндре, который делал его еще выше. Они остановились, о чем-то тихо переговариваясь. Незнакомец что-то протянул. Соня подставила ладонь. Донесся тихий звон.

Это были монеты!

Глинский зажмурился. Она… она продает себя?! Его Соня?! Чистая, нежная, любящая, преданная Соня?! Этого не может быть!

«Ничего другого не может быть, – сказал трезвый, беспощадный голос. – Откуда, по-твоему, берутся деньги на еду и на морфий? Почему ты никогда не спрашивал ее об этом? Не хотел знать? Она делает это именно потому, что она любящая и преданная. Вспомни другую Соню, Мармеладову».

«Я не спрашивал, откуда деньги, потому что я весь сосредоточен на чахотке, на вечном страхе кашля», – пробовал оправдаться Глинский. Но никакого оправдания тут быть не могло. Он выходил подлецом, жалким слизняком, а Соня. Как, как она могла так его унизить!

В ярости он снова открыл глаза. На улице было пусто. Растерянный, Глинский вскочил, но никого не было и поодаль – ни Сони, ни долговязого. Может быть, снова галлюцинация?

В любом случае нужно было попасть домой прежде Сони. В нынешнем своем состоянии он не сможет с нею объясниться, даже посмотреть в глаза.

Грязными переулками, темными проходными дворами, так хорошо изученными за время жизни в проклятом Уайтчепеле, Глинский бежал назад, на улицу Надежды.

Через пять минут после того, как, скинув одежду, он лег в кровать и с головой накрылся одеялом, послышался скрип двери. Соня вернулась.

Он слышал, как она приближается к кровати. Постояла, поправила одеяло.

Николай смотрел в стену. Зубы его были крепко стиснуты. Он был уверен, что до рассвета не сомкнет глаз. Но уснул и спал очень крепко, без сновидений. А когда очнулся, было позднее утро, в окно лился всегдашний серый свет, и тихонько напевала Соня.

– Наконец пробудился, – весело сказала она, увидев, что лежащий зашевелился. – Я уж четверть часа распеваю ему про утро туманное. Марш умываться. Смотри, что я принесла с рынка: свежий хлеб, колбасу, яйца. И у нас есть чай, сейчас заварю.

– Откуда деньги? – спросил он, глядя исподлобья.

– Это уж мое дело. Твое дело – выздоравливать, – весело ответила Соня. – «Полно, князь, душа моя, не печалься; рада службу оказать тебе я в дружбу». Вставай, вставай!

Лицо у нее было бледное и усталое, но довольное.

«Господи, я ее совсем не знаю, – подумалось Глинскому. – Ее настоящую – нет, не знаю. Я всегда сконцентрирован только на себе».

– Не надо, я сам, – отстранился он, когда она хотела помочь ему подняться.

Ее милое веснушчатое лицо было совсем близко. Николай посмотрел в ясные, любящие глаза и вдруг с абсолютной уверенностью понял: всё, что он видел ночью, – наваждение, дурной сон. Он знает свою Соню. Она так проста и прозрачна, что просто не способна на тайную жизнь.