И дети достойны своего отца. Джеральд Мередит — самый способный ученик в нашей школе, и мистер Хазард считает, что мальчика ждет блестящая карьера. Он мужественный, благородный, честный паренек. Фейт Мередит — красавица, и она настолько же независима и оригинальна, насколько красива. В ней нет ничего посредственного, заурядного. У всех остальных девочек Глена, вместе взятых, не найдется столько силы духа, остроумия, веселья и энергии, сколько у нее. Каждый, кто знаком с ней, не может ее не любить. Много ли найдется на свете детей или взрослых, о которых можно сказать то же самое? Уна Мередит — воплощение кротости. Из нее вырастет прелестнейшая женщина. Карл Мередит, с его любовью к муравьям, лягушкам и паукам, когда-нибудь станет натуралистом, восхищаться которым будет вся Канада… да что там, весь мир. Вы знаете еще какую-нибудь семью в Глене или за его пределами, о которой можно сказать все, что было сказано здесь? Так что долой стыдливые оправдания и извинения. Мы рады, что у нас такой прекрасный священник с такими замечательными сыновьями и дочерьми!»

Аня умолкла, отчасти потому, что ей надо было перевести дух после такой зажигательной речи, отчасти потому, что боялась рассмеяться, видя выражение лица мисс Корнелии. Добрая леди смотрела на Аню широко раскрытыми глазами; ее явно захлестнули волны новых для нее идей. Но она, ахнув, вынырнула и смело направилась к берегу.

— Анна Блайт, как я хотела бы, чтобы вы созвали такое собрание и сказали все это! Меня, к примеру, вы пристыдили, и я отнюдь не собираюсь скрывать это. Конечно, именно так нам и следовало говорить… особенно с методистами. И каждое сказанное вами слово — правда… каждое слово. Мы просто закрываем глаза на существенное и таращимся на пустяки, которые не стоят выеденного яйца. Ах, Аня, душенька, я могу понять, что к чему, когда мне все разжуют и растолкуют. Никто больше не услышит никаких извинений от Корнелии Маршалл! Теперь я буду ходить с гордо поднятой головой, поверьте мне… хотя я, возможно, приду, чтобы обсудить все с вами, как обычно, просто для того, чтобы отвести душу, если Мередиты выкинут еще что-нибудь потрясающее. Даже это письмо, из-за которого я так расстроилась… да это и впрямь просто хорошая шутка, как говорит Норман. Мало найдется таких сообразительных девочек, которым пришло бы в голову написать его… и запятые везде на месте, и никаких грамматических ошибок. Пусть только какой-нибудь методист скажет о нем хоть слово… хотя все равно я никогда не прощу этого Джо Викерсу… поверьте мне! А где сегодня остальные ваши детишки?

— Уолтер и близнецы в Долине Радуг. Джем сидит за учебниками на чердаке.

— Они все помешались на Долине Радуг. Мэри Ванс считает, что это лучшее место на свете. Она бегала бы туда каждый вечер, если бы я ей разрешила. Но я против того, чтобы она слонялась без дела. А кроме того, Аня, душенька, я скучаю по ней, когда ее нет поблизости. Никогда не думала, что так полюблю ее. Не то чтобы я не замечала ее недостатков и не пыталась их исправить. Но за все время, что она живет в моем доме, я не слышала от нее ни одного дерзкого слова, и она мне очень помогает… так как, Аня, душенька, я все же не так молода, как прежде, и нет смысла это отрицать. Мне исполнилось пятьдесят девять. Я не чувствую этого, но невозможно отрицать то, что записано в семейной Библии.

Несмотря на то что теперь мисс Корнелия смотрела на вещи по-новому, спустя несколько недель ее душевное равновесие было несколько нарушено новой выходкой детей священника. Правда, на публике она ничем не выдала своего волнения, повторяя всем сплетницам суть сказанного ей Аней еще тогда, когда цвели нарциссы, вкладывая в свои слова столько убежденности и силы, что ее собеседницы чувствовали себя довольно глупо и начинали сомневаться, стоило ли им так серьезно относиться к детской шалости. Но в узком кругу мисс Корнелия позволяла себе облегчить душу в стенаниях.

— Аня, душенька, они устроили концерт на кладбище в прошлый четверг вечером, когда шло молитвенное собрание методистов. Сидели на могильной плите Хезекаи Поллока и целый час распевали во всю глотку. Правда, насколько я поняла, они пели в основном церковные гимны, и это было бы не так плохо… но только если бы они этим и ограничились. Однако мне сказали, что под конец они пропели целиком «Полли Уолли Дудль»[30]… и это в то самое время, когда дьякон Бакстер читал молитву.

— Я присутствовала там в тот вечер, — сказала Сюзан, — и хотя не сказала ни слова об этом вам, миссис докторша, дорогая, не могла не пожалеть, что они выбрали именно этот вечер для подобных развлечений. Поистине было жутко слушать, как они, сидя в обители мертвых, распевают во всю глотку эту легкомысленную песню.

— Не понимаю, зачем вам понадобилось присутствовать на молитвенном собрании методистов, — сказала мисс Корнелия с кислой миной.

— Я никогда не находила, что методизм заразен, — сухо возразила Сюзан. — И… как я собиралась сказать, когда меня перебили… хоть мне и было очень неприятно, я дала отпор методистам. Когда мы выходили из церкви и жена дьякона Бакстера сказала: «Возмутительное поведение!», я ответила, глядя ей прямо в глаза: «Они все прекрасно поют, миссис Бакстер, а из вашего хора никто, как кажется, не посещает ваши молитвенные собрания. Похоже, ваши хористы в голосе только по воскресеньям!» Она приняла это довольно кротко, и я почувствовала, что сумела ее осадить. Но я сумела бы осадить ее еще лучше, миссис докторша, дорогая, если бы только они не пели «Полли Уолли Дудль». Поистине страшно даже подумать, что такое распевают на кладбище.

— Некоторые из похороненных там тоже пели «Полли Уолли Дудль» при жизни. Возможно, им до сих пор приятно послушать эту песенку, — предположил Гилберт.

Мисс Корнелия взглянула на него с упреком и решила при случае обязательно намекнуть Ане, что следует сделать доктору замечание, чтобы он не выражал вслух таких мыслей. Они могли нанести ущерб его профессиональной практике. Пациенты могли подумать, что он не придерживается общепринятых религиозных воззрений. Конечно, Маршалл постоянно говорил вещи и похуже, но ведь он не был человеком публичным.

— Судя по всему, их отец все это время сидел в кабинете, и окно было открыто, но он даже не обратил на них внимания. Разумеется, был погружен в чтение, как обычно. Но я поговорила с ним об этом вчера, когда он зашел к нам.

— Как вы решились на такое, миссис Эллиот? — спросила Сюзан с упреком.

— Решилась! Пора кому-нибудь на что-нибудь решиться. Говорят, будто он даже не знает о письме Фейт в газету, потому что никто не захотел ему об этом рассказать. А сам он, разумеется, никогда в газету не заглядывает. Но я подумала, что ему следует об этом знать, чтобы не допускать таких концертов в будущем. Он ответил, что «обсудит с ними этот вопрос». Но, конечно же, начисто забыл обо всем, едва лишь вышел за наши ворота. У этого человека совершенно отсутствует чувство юмора, Аня, поверьте мне. В прошлое воскресенье он прочел проповедь на тему «Как правильно воспитывать детей»… и к тому же очень хорошую проповедь… и все в церкви сидели и думали: «Какая жалость, что ты сам не делаешь того, к чему призываешь».