Твой взгляд опасней двадцати кинжалов.

Была бы ты тепла со мной. А если нет,

Предпочитаю смерть от их ударов,

Чем долгий век без нежности твоей.

Сбоку от Юльки раздалось громкое сопение – Бурей дрых. Волшебство пропало, Мишка вздохнул, матюгнулся про себя и снова перешел на прозу пересказа.

«Нет, дед прав: именно я этого урода и грохну. Не знаю как, не знаю когда, но… сей зверь премерзкий, порожденье темных сил, подобный образам ужасным Босха, повергнут будет мною без пощады, и мой клинок упьется его кровью! Прости мне, Господи, столь кровожадные намеренья… блин!»

Слушали хорошо: Аристарх пригорюнился, подперев щеку кулаком, дед время от времени разглаживал усы, заметно для глаза сдерживаясь, чтобы не прерывать Мишку своим «кхе!», мать, возможно, из-за того, что на нее все время косился Алексей, смотрела в пол, а Анька рдела под пламенными взорами Николы. Кто-то из «курсантов» сидел, приоткрыв рот, а кто-то не менее пламенно, чем Никола, поглядывал на девок. Поначалу эти взгляды не оставались без внимания, но в конце повествования «дамский контингент» дружно принялся утирать слезы и хлюпать носами.

Отец Лоренцо тайно венчал Ромео и Джульетту, кормилица клялась былой невинностью, Тибальт убивал Меркуцио, а Ромео Тибальта, Джульетта сначала закидывалась наркотой, а потом закалывалась кинжалом… Зараза Бурей дрых так сладко, что даже становилось завидно – столь безмятежно может спать только обладатель кристально чистой совести и непоколебимого душевного спокойствия. Хорошо хоть не храпел.

А повесть о Ромео и Джульетте

Останется печальнейшей на свете[31]…

Произнеся последние слова, Мишка умолк, а в трапезной еще некоторое время висела тишина. Очень не хотелось орать: «Встать! Выходи строиться на вечернюю поверку!» Раньше – еще в ТОЙ жизни – сцена свидания Штирлица с женой в «Семнадцати мгновениях весны» казалась Мишке чрезмерно сентиментальной и затянутой, но сейчас, после того как он смотрел на Юльку, а она на него… действительно: «существует взглядов речь».

– Митя, командуй.

– Школа! Встать! Выходи строиться на вечернюю поверку!

Говор, шарканье ног, звук отодвигаемых лавок… Юльки на прежнем месте уже не было, она сидела у самого выхода и ушла одной из первых. Неожиданно рядом раздался голос сестры Машки:

– Минь, ты видел, как Никола на Аньку пялился? И она на него, а мама хочет нас в Туров везти – за бояр замуж выдавать. Как же они тогда?

– Откуда я знаю? – Мишка пожал плечами. – А ты-то чего так волнуешься?

– Но ты же сейчас сам рассказал! А вдруг они тоже…

– Вот и рассказывай вам сказки! Глупости это все. Отец Михаил – не отец Лоренцо, он на Николу епитимью наложил, так что ничего, кроме взглядов… Иди, на построение опоздаешь.

Машка засеменила к выходу, по пути испуганно шарахнувшись от вскинувшегося со сна Бурея.

«М-да, а ну как и правда хватит ума «по Шекспиру» поступить? Нет, для Аньки это все игрушки, а вот Никола… влип парень, можно только посочувствовать. Едрить вас всех в кандибобер, мне бы ваши заботы, а то Нинея, Настена…

Две равно уважаемых семьи

Прибыли в погорынские селенья,

Их поделить спокойно не смогли,

И не хотят унять волшбы творенья.

Мишаню любят дети главарих,

Он обручен с боярышнею с детства,

Неясно нам, кто победит из них

В борьбе за погорынское наследство.

Комедь, трагедь, магия… добавить соли и перцу по вкусу, кипятить на медленном огне…»

Поднятая по тревоге Младшая стража приближалась к Ратному. Шли быстро, одвуконь, пересаживаясь с заводных коней на строевых с таким расчетом, чтобы строевые кони пришли в село хотя бы относительно свежими. Два с небольшим часа, которые были потрачены на сборы и дорогу, показались Мишке чуть ли не вечностью – больно уж тревожные вести принес гонец от воеводы Корнея.

Вчера к вечеру в Ратное прибыли, ведомые погостным священником отцом Симоном, два десятка ратников боярина Федора и несколько семей с Княжьего погоста. Сам боярин Федор, как уехал недели три назад в Туров в сопровождении десятка воинов, так и не появлялся, а Княжий погост с большинством населения захватили пришедшие на двух ладьях ляхи. У тех беглецов, которые добрались до Ратного, тоже шансов спастись было немного – просто повезло. Ляхи менее чем в версте от Княжьего погоста умудрились посадить переднюю ладью на мель и были обнаружены вездесущими мальчишками, которые и предупредили жителей.

Начавшуюся было панику и бестолковщину решительно пресек отец Симон, но помогло это мало – ни скотину, ни скарб спасти не удалось. Оказалось, что ляхи двигались не только на ладьях, но и по суше, верхами. От конных захватчиков сумели уйти только те, кто сам был верхом или на не обремененных поклажей телегах – ляхи просто не стали за ними гнаться, то ли кони у них притомились, то ли сам Княжий погост с не успевшими сбежать жителями показался более привлекательной добычей, чем несколько почти пустых телег в компании двух десятков латников.

Сколько было ляхов, со слов беглецов выяснить не удалось, одно понятно – много, но у страха, как говорится, глаза велики, да и не разглядывали погостные ляшский отряд, другим были заняты. Дыма от горящих построек постоянно оглядывающиеся беглецы не заметили, значит, ляхи не стали жечь погост, а решили задержаться там на какое-то время. По всему выходило, что надо ждать супостатов и здесь – относительно наезженная дорога от Княжьего погоста в глубь Погорынья шла только к Ратному.

«Отобьемся, сэр Майкл, больше сотни самострелов – это вам не танцы под радиолу, даже к тыну не подпустим, сколько бы этих «братьев-славян» ни было. Однако все же тревожно – для семи десятков парней, не ходивших за болото, это – первый бой».

Мишка уговаривал сам себя, преодолевая навязчивое желание послать Зверя наметом, не жалея. Спешить, собственно, было незачем – даже если ляхи снялись с Княжьего погоста на рассвете, так же, как и Младшая стража из крепости, то добраться до Ратного, учитывая, что пехоту придется везти на телегах, могли лишь ближе к вечеру. Время на подготовку к обороне было.

На выезде из леса, разглядев у речных ворот ратника Арсения, явно поджидавшего Младшую стражу, Мишка не выдержал и оторвался от общего строя, за ним увязались адъютант Антон и младший брат Сенька, совмещающий обязанности командира десятка гонцов и личного связного Мишки.

– Здрав будь, дядька Арсений!

– Здорово, Михайла… ого! Изрядно!

Последнее замечание относилось к Младшей страже, стройными рядами, в колонну по три, выезжавшей из леса (Мишка специально велел остановиться, дождаться отставших и построиться). Зрелище действительно было впечатляющим – сто десять отроков в начищенных доспехах, молодость которых выдавали только безбородые лица. В остальном – настоящая латная конница: юношескую угловатость телосложения скрадывали доспехи, покачивающийся над строем лес копий имитировали сулицы, которые отроки, для форсу, упирали тупым концом не в стремя, а в специально притороченную к седлу ременную петлю, на черных щитах, взятых в положение «на руку», изображен некий зверь красного цвета, держащий в лапах ярко-желтый православный крест.