На последних словах сердце подпрыгивает в груди, а в голове начинает пульсировать кровь. Кто бы это ни был, сообщения от него больше не приходили, но это вопрос времени. Никто не станет сначала посылать угрозы – «Скажи, где Уилл спрятал деньги, или присоединишься к нему», – а потом хранить молчание. И если верить ему, а я думаю, что верить стоит, он знает, как обойти сигнализацию.

Снаружи доносится рев газонокосилки. На другой стороне улицы начинает лаять собака. От этого шума пульс снова учащается, и я восстанавливаю в памяти свои шаги после отъезда родителей, когда закрыла двери и набрала код на мерцающей панели, чтобы включить систему. Я говорю себе, что все в порядке. Я под надежной охраной самой лучшей сигнализации, которую можно купить за деньги.

И все же сердце не успокаивается.

Газонокосилка ревет так, будто находится прямо за кухонным окном. Я поворачиваюсь и какую-то долю секунды вижу высокую, темную фигуру, перед тем как она скрывается за углом дома.

– Что за?..

Я вскакиваю с дивана, подбегаю к боковому окну и сквозь стекло вижу голого по пояс, потного Корбана. Голова у него опущена, плечи напряжены, он толкает газонокосилку по той части лужайки, которая огибает дом и уходит на задний двор. Половина двора уже выглядит аккуратной. Другая половина пока остается заросшей высокой травой, быстро вытянувшейся из-за необычно сырой весны и стремительно повышающейся температуры.

Не раздумывая ни минуты, я распахиваю заднюю дверь, и воздух вспарывает визг сирены. Корбан удивленно вскидывает голову и замирает как вкопанный. Я прижимаю ладони к ушам.

– О, черт!

Из-за всего этого шума у него нет ни малейшего шанса услышать меня. Он наклоняется и щелкает выключателем на боку газонокосилки, как будто это может помочь.

– Погодите! – Я бросаюсь по коридору в переднюю часть дома и набираю код на панели. В то же мгновение визг стихает, на секунду или две воцаряется блаженная тишина, а потом звонит домашний телефон.

Я хватаю трубку с базы на кухонном столе по пути назад во двор, приказывая сердцу перестать биться так сильно. Хорошая новость – по крайней мере, я знаю, что сигнализация работает. Незваный гость, если только он не где-то на полпути во Флориду, уже должен был оглохнуть или умереть от сердечного приступа.

– Алло?

– Мы получили сигнал тревоги по адресу Эшленд-авеню, 4538. Вы хотите, чтобы мы направили к вам полицию?

– О нет, простите. Ложная тревога, и полностью по моей вине. Я пока еще не привыкла и забыла отключить систему, прежде чем открыть дверь.

– Подтвердите, пожалуйста, что это ошибка.

– Я думала, что только сейчас сделала это. – Я выхожу на залитый солнцем задний двор, где на краю террасы, уперев руки в бока, стоит Корбан. Я машу ему: «Все в порядке», и он идет обратно к косилке.

– Вы должны сказать кодовое слово, мэм.

Ну, конечно, кодовое слово. Большой Джим предупреждал, что его будут спрашивать каждый раз, когда будут разговаривать со мной по телефону, оно будет означать, что все в порядке.

– Рэгби.

– Благодарю вас, мэм. Хорошего дня.

Я бросаю телефон на каменный стол и с виноватым видом поворачиваюсь к Корбану:

– Что вы тут делаете?

Корбан выразительно смотрит назад, на полосу свежескошенной травы у него за спиной, потом поворачивается ко мне:

– Я кошу ваш газон.

– Я вижу, просто… Сотрудники фирмы по обслуживанию газонов будут очень удивлены, когда придут сюда во вторник утром. Они решат, что я над ними издеваюсь.

Ухмылка на лице Корбана, видимо, означает: «Ну и ладно».

– Лучше держать этих ребят в напряжении. Мужчины лучше работают, если думают, что участвуют в соревновании.

Прежде чем я успеваю ответить, он дергает за шнур, заводя косилку, и возвращается к прерванной работе.

Пока он заканчивает косить газон, я беру на кухне два «Хайнекена» и несу их на террасу, залитую лучами предвечернего солнца, где с удовольствием плюхаюсь в одно из кресел. Я вдыхаю запах свежескошенной травы и ощущаю вкус пива на языке, наблюдая, как Корбан легко толкает перед собой косилку по газону вперед и назад, словно она вообще ничего не весит.

Он являет собой прекрасный образец мужчины. Поджарый, темный и блестящий от пота, под кожей угадывается рельеф мышц. Может быть, Уилл потому и не хотел нас знакомить, что боялся конкуренции. Он не мог не видеть, как девушки падают к ногам Корбана в спортзале. Вероятно, он боялся, что со мной произойдет то же самое.

Я думаю о муже, и мое сердце трепещет от счастья и одновременно сжимается от боли, столь же невыносимой, как и прежде. От неприятного воспоминания жар пробегает по венам. Уилл предпочел мне – нет, нам – деньги. Хорошо. Злость – это хорошо. Потому что боль заставит меня плакать, а если начну, то, боюсь, уже не смогу остановиться.

Я беру вторую бутылку и помахиваю ею в воздухе:

– Пиво за хлопоты.

– Спасибо. – Корбан вытаскивает из заднего кармана майку и вытирает ею лицо, шагая по свежеподстриженному газону. – После того как покосил газон, нет ничего лучше холодного пива. Ничего.

С благодарным кивком он берет у меня из рук бутылку и слегка ударяет ею о мою.

– Ваше здоровье.

Мы оба делаем по большому глотку. Корбан опускается в кресло рядом со мной.

– Значит, – говорю я, – стрижка газона считается проявлением заботы обо мне?

– Ага, и, раз уж я здесь, могу сделать еще какое-нибудь нужное дело. Например, покрасить комнату или ликвидировать засор. Еще я могу почистить водостоки. А когда вы последний раз меняли масло в машине?

В памяти болезненным толчком сразу всплывает дождливое утро двенадцать дней назад – мы лежим в постели обнявшись, и Уилл задает мне тот же самый вопрос, – но я проглатываю его вместе с очередной порцией пива.

– А вы прямо мастер на все руки?

На его лице мелькает ироничная улыбка.

– Это одно из немногих преимуществ СДВ в детстве. Нужно научиться множеству вещей, в то время как ты не в состоянии высидеть на месте дольше тридцати секунд. Плюс отца не было рядом, чтобы позаботиться о нас. Я был старшим из пятерых детей, и маме нужна была любая помощь, какую она могла получить.

Мое психологическое образование дает себя знать прежде, чем я успеваю прикусить язык.

– Это слишком большая ответственность для ребенка.

Он в ответ пожимает плечом:

– Я не возражал. Мне нравилось быть за главного. Но не могу сказать, что сестры особенно меня слушались. Они и сейчас не слушаются. Упрямые как мулы, такие же, как наша мать. – Улыбка на его лице говорит, что именно за это он их и любит.