Но то, чего не мог найти царь в герцоге Орлеанском, обрел он вскоре у кардинала Альберони, добившегося для себя в Испании абсолютной власти. Кардинал более всего желал реставрации Стюартов и как первый министр Испании, столь претерпевшей от англичан, и будучи личным врагом герцога Орлеанского, и, наконец, как иерарх той церкви, из-за которой отец претендента так неловко потерял корону[109].

Герцог Ормонд, столь же любимый в Англии, как и герцог Мальборо, покинул страну после воцарения Георга I. Он удалился в Мадрид, откуда проследовал, получив на то полномочия от испанского короля, на встречу с царем, которая произошла в Митаве, столице Курляндии. Герцог просил руки царской дочери Анны Петровны для сына Иакова II в надежде на то, что союз сей еще теснее привяжет царя к интересам несчастного сего принца. Однако барон Гёрц в проектах своих предназначал сию принцессу герцогу Голштинскому, каковой в действительности и женился на ней через некоторое время. Узнав о сем предложении герцога Ормонда, барон решился всячески противодействовать оному. В августе он вышел из тюрьмы, так же как и граф Гилленборг, причем король Швеции не удостоил английского короля ни малейшим извинением или каким-либо знаком порицания действий своего посланника.

Одновременно в Стокгольме освобожден был английский резидент и все его семейство, с коими обращались намного строже, нежели с Гилленборгом в Лондоне.

Выпущенный на свободу Гёрц был тем более опасен, что теперь им двигали не только прежние его сильнейшие побуждения, но еще и чувство мести. Он догнал царя на почтовых лошадях, и внушения его более чем когда-либо прежде повлияли на сего государя. Он заверил Петра, что совместно с одним лишь московитским полномочным послом может менее чем за три месяца устранить все препоны, затрудняющие мир со Швецией. Взяв нарисованную самим царем географическую карту и проведя черту от Выборга через Ладожское озеро до Ледовитого моря, он обещал убедить повелителя своего, что надобно уступить все земли, к востоку от оной линии расположенные, а также Карелию, Ингрию и Ливонию. Засим барон предложил брачный союз дочери Его Царского Величества и герцога Голштинского, прельщая царя тем, что герцог за соответственную сумму может уступить ему свое герцогство, и тогда станет он владетельным князем Империи. Также завлекал барон Петра возможностью стать для него или кого-либо из его потомков даже императором Германским[110]. Таким образом, отнимал он у претендента руку царской принцессы, но в то же время открывал для него дорогу в Англию.

Царь назначил для сего совещания государственного своего министра барона Остермана, а местом его встречи с бароном Гёрцом Аландские острова. Герцогу Ормонду предложено было возвратиться обратно, дабы не раздражать сверх меры Англию, с коей царь не хотел разрывать до последней минуты. В Петербурге оставался только конфидент герцога Ирнеган, занимавшийся интригами с такой осторожностью, что выходил из дома лишь по ночам, а встречался с царскими министрами не иначе, как переодевшись либо простым крестьянином, либо в татарском одеянии.

После отъезда герцога Ормонда царь уведомил английского короля о том, что в знак истинной дружественности он отослал самого влиятельного из сторонников претендента. Тем временем барон Гёрц, исполненный самых радужных надежд, возвратился в Швецию.

Повелитель его стоял уже во главе тридцатипятитысячного регулярного войска, а границы охранялись народным ополчением. Королю недоставало только денег. И вцешний, и внутренний кредит были исчерпаны. Франция, предоставившая ему несколько субсидий в последние годы царствования Людовика XIV, ничего более не давала при регентстве герцога Орлеанского, который преследовал свои, совершенно иные виды. Испания ограничивалась лишь обещаниями, да и у нее самой не было достаточных средств. При таковых, обстоятельствах барон Гёрц прибегнул к тому ухищрению, каковое уже сам испробовал до своей поездки во Францию и Голландию, а именно — приравнять по цене медные деньги к серебру, то есть медную монету в полсу считать за четырнадцать, поставив на оной королевское клеймо. Сии порожденные нуждой фиктивные деньги, кои могут держаться лишь на доверии, подобны векселям, чья нарицательная стоимость может даже превосходить все государственные фонды.

Подобные средства очень хороши в свободной стране и, случалось, иногда спасали республики, но для монархии они, несомненно, губительны, ибо народ очень скоро теряет к ним доверие, а сии воображаемые деньги безмерно приумножаются. Частные лица начинают прятать серебро, и вся затея рушится, приводя к всеобщей неразберихе, каковая нередко порождает великие беды. Именно так все и случилось в шведском королевстве.

Поначалу барон Гёрц довольно осторожно вводил новую монету, но через недолгое время был увлечен быстротою происходивших перемен, управлять коими оказался совершенно неспособен. Все товары и все съестные припасы невообразимо вздорожали, кроме того, пришлось увеличивать количество медной монеты, но чем больше ее становилось, тем больше она обесценивалась. В наводненной сими лжеденьгами Швеции поднялся единодушный вопль противу барона. Народ, все еще почитавший Карла XII, обрушил всю тяжесть своего негодования на сего министра, каковой, в двойственном своем качестве чужеземца и управляющего финансами, должен был неизбежно стать предметом всеобщей ненависти.

Задуманный им налог на духовенство окончательно низвергнул его в глазах нации. Священники, которые слишком часто отождествляют личные свои дела с божескими, публично провозгласили барона атеистом, поелику стал он требовать от них денег. На новых медных монетах были отчеканены боги древности, и их стали называть богами барона Герца.

К ненависти всего общества присовокуплялась и ревность министров, которые, впрочем, были тогда совершенно бессильны противу него. Сестра короля и супруг ее принц Гессенский опасались барона как человека, привязанного по рождению своему к герцогу Голштинскому и способному доставить когда-нибудь сему последнему шведскую корону. Во всем Королевстве он пользовался привязанностью одного лишь Карла XII, но всеобщая ненависть только укрепляла монарший фавор. Доверие короля доходило чуть ли не до подчинения. Он предоставил барону абсолютную власть в управлении внутренними делами и полностью полагался на него в том, что касалось отношений с царем. Более всего рекомендовал он ему ускорить переговоры на Аландских островах.

Как только барон Гёрц уладил в Стокгольме те финансовые дела, кои требовали его присутствия, то сразу же уехал для завершения с царским министром своего великого замысла.

Предварительные условия сего альянса, долженствовавшего переменить лицо всей Европы, были, в том виде, как их нашли в бумагах барона после его смерти, нижеследующими.